Том 1. Стихотворения 1904-1916 - [14]

С тобой надежды верных плыли,

Тебя провожавших зовом «Боже»,

И, как добычу, тебя поделили были,

Когда взошел ты на песчаной рени ложе.

Как зверь влачит супруге снеди

Текущий кровью жаркий кус,

Владимир не подарил ли так Рогнеде

Твой золоченый длинный ус?

Ты знаешь: путь изменит пря,

И станем верны, о Перуне!

Когда желтой и белой силы пря

Перед тобой вновь объединит нас в уне.

Навьём возложенный на сани,

Как некогда ты проплыл Днепр, –

Так ты окончил, Перунепр,

Узнав вновь сладость всю касаний.

<1909–1910>

Памятник >*

Далеко на острове, где русской державе

Вновь угрожал урок или ущерб,

Стал появляться призрак межавый,

Стаи пугая робких нерп.

Они устремлялись с плачем прочь,

Белое пятно имея наездником,

Меж тем как сверху слепо ночь

Им освещала путь отзвездником.

Синеокая дочь молокан,

Зорко-красные губки,

«Ишь, какой великан!» –

Молвив, пошла, поплыла в душегубке.

Вон ладья и другая:

Японцы и Русь.

Знаменье битвы: грозя и ругая,

Они подымают боя брусь.

Тогда летели друг к другу лодки,

Пушки блестели, как лучины.

Им не страшен голод глотки

Бездной разверзнутой пучины.

Рев волн был дальше, глуше,

Ревели, летели над морем олуши

Грузно, освещая темь и белые,

Как бы вопрошая: вы здесь что делая?

Тюлени взглядывали глазами мужа,

Отца многочисленного семейства.

И голос волн был уже, туже,

Точно застывший в священнодействе.

Зеленое море, как нива ракит,

Когда закат и сиз и сивч

Из моря плюется к небу кит,

Без смысла темен и красив.

Тогда суровые и гордые глаза

Узнали близко призрак смерти,

Когда увидели: победы что лоза

В руках японцев и ею вертят.

С коротким упорным смешком –

«Возвратись, к черноземному берегу чали,

Хочешь ли море перейти пешком?» –

Японцы русскому кричали.

И воины, казалось, шли ко дну,

Смерть принесла с собой духи «Смородина».

Но они помнили ее одну –

Далекую русскую родину!

По-прежнему ветров пищали,

В прах обращая громадные глыбы.

Киты отдаленно пищали,

И пролетали летучие рыбы.

Они походили на старушек,

Завязанных глухим платком,

Которых новый выстрел из пушек

Заставит плакать – по ком?

Но в этот миг сорвался, как ядро,

Стоявший на брегу пустынном всадник.

И вот, худое как ведро,

Пошел ко дну морей посадник.

И русским выпал чести жребий,

На дно морское шли японцы.

«Иди, иди», – звал голос рыбий.

Склонялось низко к морю солнце.

Последний выстрел смерти взором

На небе сумрачно блеснул,

И кто на волнах был сором,

Пошел ко дну, уснул.

И воины, умирая, трепетали.

Они покорно принимали жизни беды,

Но они знали, что они тали

Грядущей русского победы.

И всадник кверху взмыл, исчез.

Его прочерчен путь к закату,

Когда текло, струясь, с небес

На море вечернее злато.

Меж тем на Знаменьи

Перед изваяньем – создатель Трубецкой, –

Когда на отдых шел росам иней,

Молниепутной окруженный цкой,

Стоял наряд наружной стражи.

По-прежнему блистал, как зеркало, валун,

В себе отразив и страхование от кражи

И взоры неги серебряные лун.

Но памятник был пуст,

На нем в тот миг стоял никто.

И голос вещий вылетел из уст:

«Здесь дело с нечистью свито!»

Когда из облаков вдруг тяжко пал,

Копытами ударив звонко в камень,

Тот, кто в могиле синей закопал

Врага, грозившего руками.

И ропот объял негодующий народ,

И памятник вели в участок,

Но он не раскрыл свой гордый рот

И в лике скачущего застыл.

И, оттираясь жирно, в сале,

Ему в участке приписали

На площадь оную вернуться

И пребывать на ней и впредь без гривы, дела, куцо.

От конного отобрали медежа расписку,

Отмеченную такой-то частью.

И конь по-прежнему склоняет низко

Главу, зияющую пастью.

По-прежнему вздымает медь

Памятник зеркальный и блестящий,

Ружье не перестает в руках иметь

Воин отставной, блюстящий.

Толпа беседует игриво.

Взором слабеющим взирает часовой на них.

И кто-нибудь, подсмеиваясь над гривой,

Советует позвать портних.

И пленному на площади вновь тесно и узко.

Толпа шевелится, как зверя мех,

Беседуют по-французски,

Раздается острый смех.

1909–1910

Трущобы >*

Были наполнены звуком трущобы,

Лес и звенел и стонал,

Чтобы

Зверя охотник копьем доконал.

Олень, олень, зачем он тяжко

В рогах глагол любви несет?

Стрелы вспорхнула медь на ляжку,

И не ошибочен расчет.

Сейчас он сломит ноги о земь

И смерть увидит прозорливо,

И кони скажут говорливо:

«Нет, не напрасно стройных возим».

Напрасно прелестью движений

И красотой немного девьего лица

Избегнуть ты стремился поражений,

Копьем искавших беглеца.

Всё ближе конское дыханье,

И ниже рог твоих висенье,

И чаще лука трепыханье,

Оленю нету, нет спасенья!

Но вдруг у него показались грива

И острый львиный коготь,

И беззаботно и игриво

Он показал искусство трогать.

Без несогласья и без крика

Они легли в свои гробы.

Он же стоял с осанкою владыки –

Были созерцаемы поникшие рабы.

1910

Олень, превратившийся в льва, – образ России.

«О, город – сон, преданье самодержца…» >*

О, город – сон, преданье самодержца,

Узнал ты бич Перуна-громовержца?

В ту ночь

Хлыст молнии блестящей,

Прекрасной в прошлом – ужасной в настоящем,

Гнал все живое в домы прочь.

И пенно-свинцовая волна

Метала пены в берег метко.

Она, как львица, что гнева полна

И зрит: везде простерла прутья клетка.

И два египетских кумира

Когти стерегли молчащим взором

Протянутых надменно лап.

Пред ними овнов нету жира,

Людей молящихся собором.

Чужбины Бог стал мертвый раб.