Том 1. Стихотворения 1904-1916 - [13]

Я не знаю, Земля кружится или нет,

Это зависит, уложится ли в строчку слово.

Я не знаю, были ли моей бабушкой или дедом

Обезьяны, так как я не знаю, хочется ли мне сладкого или кислого.

Но я знаю, что я хочу кипеть и хочу, чтобы Солнце

И жилу моей руки соединила общая дрожь.

Но я хочу, чтобы луч звезды целовал луч моего глаза,

Как олень оленя (о, их прекрасные глаза!).

Но я хочу, чтобы, когда я трепещу, общий трепет приобщился вселенной.

И я хочу верить, что есть что-то, что остается,

Когда косу любимой девушки заменить, например, временем.

Я хочу вынести за скобки общего множителя,

соединяющего меня, Солнце, небо, жемчужную пыль.

<1909>

«Город, где люди прячутся от безумия…» >*

Город, где люди прячутся от безумия,

И оно преследует города, как лицо убитой

С широко раскрытыми зрачками,

С немного приподнятыми кудрями.

Город, где, спасаясь от сластолюбивых коз,

Души украшают себя шипами

И горькими ядами, мечтая стать несъедобными.

Дом, но красивое, красивое где?

Город, где в таинственном браке и блуде

Люда и вещи

Зачинается Нечто без имени,

Странное нечто, нечто странное…

Город, где рука корзинщика

Остругивает души от листьев и всего лишнего,

Чтобы сплести из них корзину

Для ношения золотистых плодов? рыбы?

Или грязного белья каких-то небесинь?

Что тонко ощущено человеком у дальнего моря,

Возвещающим кончину мира

С высокой сосны,

Так как уходит человек

И приходит Нечто.

Но таинственным образом

Колышки, вошедшие в корзину,

Относятся надменно над вольными лозами,

Так как признали силу плетущих рук за свою собственную.

Город, где…

<1909>

Заклятие смехом >*

О, рассмейтесь, смехачи!

О, засмейтесь, смехачи!

Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,

О, засмейтесь усмеяльно!

О, рассмешищ надсмеяльных – смех усмейных смехачей

О, иссмейся рассмеяльно, смех надсмейных смеячей!

Смейево, смейево,

Усмей, осмей,

Смешики, смешики,

Смеюнчики, смеюнчики.

О, рассмейтесь, смехачи!

О, засмейтесь, смехачи!

1909

Погонщик скота, сожранный им >*

В ласкающем воздуха леготе,

О волосы, по плечу бегайте.

Погонщик скота Твердислав,

Губами, стоит, моложав.

Дороги железной пред ним полотно,

Где дальнего поезда катит пятно.

Или выстукивай лучше колеса,

Чтоб поезд быстрее и яростней несся,

Или к урочному часу спеши

И поезду прапором красным маши.

Там, за страною зеленой посева,

Слышишь у иволги разум напева:

Юноша, юноша, идем, и ты

Мне повинуйся и в рощу беги,

Собирай для продажи цветы.

Чугунные уж зашатались круги.

Нет, подъехал тяжко поезд –

Из железа темный зверь, –

И, совсем не беспокоясь,

Потянул погонщик дверь.

Сорок боровов взвизгнуло,

Взором бело-красных глаз,

И священного разгула

Тень в их лицах пронеслась.

Сорок боровов взвизгнуло,

Возглашая: смерть надежде!

Точно ветер, дуя в дуло,

Точно ветер, тихий прежде.

Колеса несутся, колеса стучат:

Скорее, скорее, скорей!

Сорок боровов молчат,

Древним разумом зверей урчат!

И к задумчивому вою

Примешался голос страсти:

Тело пастыря живое

Будет порвано на части.

<1909–1910>

«Были вещи слишком сини…» >*

Были вещи слишком сини,

Были волны – хладный гроб.

Мы под хохот небесини

Пили чашу смутных мроб.

Я в волне увидел брата,

Он с волною спорил хлябей,

И туда, где нет обрата,

Броненосец шел «Ослябя».

Над волной качнулись трубы,

Дым разорван был в кольцо.

Я увидел близко губы,

Брата мутное лицо.

Над пучиной, емля угол,

Толп безумных полон бок,

И по волнам, кос и смугол,

Шел японской роты бог.

И тогда мои не могут более молчать уста!

Перун толкнул разгневанно Христа

И, млат схватив, стал меч ковать из руд,

Дав клятву показать вселенной,

Что значит русских суд!

В бурунах пучины седых,

В зелено-тяжких водах

Пловцы бросают смертный дых,

И смерть была их отдых.

Было человечественной

Сыто море пеной,

Оно дрожало ходуном

И голосом всплеснуло до вселенной:

«Измена, братия, измена!»

Карая на наш род багром,

Бойтесь, о бойтесь, монголы!

И тщитесь в будущем узреть Ниппон,

Свои поля от жертвенных чертогов голы,

А над собой наш ликующий закон.

Было монистом из русских жизней

В Цусиме повязано горло морей.

Так куритесь же, ниппонские тризны,

Когда на вас подунет снова Борей.

Быть ожерельем из русских смертей –

Цусимы сладостный удел.

Что Руси рок в грядущем чертит,

Не ужаснулся, кто глядел.

Ее вздымается глава

Сквозь облаков времена,

Когда истлевшие слова

Стали врагов ее имёна.

Слушайте, слушайте, дети, тревога

Пусть наполняет бурые лица.

Мы клятву даем:

Вновь оросить своей и вашей

Кровию сей сияющий

Беспредельный водоем.

Раздается Руси к морю гнев:

«Не хочешь быть с Россией, с ней?

Так чашей пучины зазвенев,

Кровями общими красней!»

Так и ты, Ниппон, растерзан <будь> ее орлиным лётом.

И чтения о тебе – лекарством от зубной боли с крысиным наравне пометом.

Зубной боли!

Чего ж ты хочешь более?

Туда, туда она направит лёт орлицы!

Бледнейте, смуглые японцев лица.

<1909–1910>

Перуну >*

Над тобой носились беркута,

Порой садясь на бога грудь,

Когда миял[1] ты, рея, омута,

На рыбьи наводя поселки жуть.

Бог, водами носимый,

Ячаньем встречен лебедей,

Не предопределил ли ты Цусимы

Роду низвергших тя людей?

Не знал ли ты, что некогда восстанем,

Как некая вселенной тень,

Когда гонимы быть устанем

И обретем в времёнах рень?

Сил синих снём,

Когда копьем мужья встречали,

Тебе не пел ли: «Мы не уснем

В иных времен начале»?