Том 1. Новые люди - [51]

– Ты смеешься надо мной! – сказал он грубо, незнакомым голосом. – Я не позволю тебе издеваться. Это вздор, это все вздор… Ты или любишь меня – и тогда должна быть моей, – или не любишь – и я ухожу. Кончено! К черту жену, к черту твоего Модеста Ивановича, если мы любим друг друга; брось все, и я все брошу; пойдем со мной…

Антонина не могла удержаться от радостного смеха удовлетворенности. Но, конечно, она не сомневалась ни минуты, что не пойдет за ним никуда и даже не будет его любовницей. Шилаев между тем подошел ближе.

– Ну? Да или нет? Говори…

Антонина немного струсила от решительности вопроса, но не потерялась. Она медленно освободила свои руки и произнесла холодным тоном:

– Павел Павлович, опомнитесь. Что вы делаете, что мы делаем? Ваша жена с вами, она сейчас была здесь; она целует меня и считает своим другом… Вы хотите бросить ее? Имеете вы нравственное право это сделать? Вы готовы ее жизнью пожертвовать для любви; а своей-то жизнью вы готовы пожертвовать? Прежде всего любовь, личное счастье, – а затем уж все остальное? Так? Не крепко же оно у вас, это остальное…

Антонина намеренно и хитро выбирала слова, стараясь вспомнить такие, какие, по ее расчетам, должны были непременно подействовать на него. И она не ошиблась.

Павел Павлович опустился на ближайший стул и положил голову на руки. Антонина, ободрившись успехом, продолжала свою речь в том же духе.

– Что ж? – сказал, наконец, Шилаев. – Если даже вы и правы… Что же нам делать после этого? Что мне делать? – повторил он, инстинктивно чуя свое одиночество в любви к Антонине. – Да, да, я дурной, я слабый человек; надо пожертвовать личным счастьем ради… ради того, во что я всегда верил… А как я отдалился от всего этого!.. Сам себе не сознаешься, потому что тяжело, а ведь правда… Прежде так ясно было для меня все, а теперь даже самое простое стало точно в тумане… Нет, надо вернуться. Я не такой, как вы думаете, Антонина. Я выйду, я найду опять прежнее. Я всегда боялся компромиссов. Один раз себе уступишь, другой., и вот до чего дойдешь! Нужно бросить. Снова начать жизнь со старого.

Антонина испугалась не на шутку. Слова ее имели слишком сильное действие, и она принялась его смягчать. Под ее поцелуями Шилаев стал опять нежен, но все-таки невесел – и постоянно возвращался к одному и тому же.

– Вы любите меня? – спросила Антонина.

– Люблю, дорогая… И спасибо вам… Вы мне хорошие слова сказали… Я был как безумный. Вы меня заставили о многом подумать.

Антонина уже чувствовала раскаяние. По странному противоречию, ей не нравилось теперь благоразумие Шилаева. Они простились нежно. Антонина опять была влюблена. Но при этом она не обманывалась, что мир их – ненадолго, что опять или повторится сегодняшняя сцена, или Павел Павлович, покорившись своему «долгу» – оставит ее. Она почувствовала усталость, пустоту – и страх близкой тоски… А Шилаев, хотя час был не ранний, поехал не домой, а в отель, где остановилась жена, и смело постучался в дверь испуганной и удивленной Веруни. Он бессознательно хотел доказать себе, что умеет подчиняться своим убеждениям даже в мелочах и каждую минуту волен вернуться к прямому пути.

XV

На другой день Павел Павлович немного опоздал и вошел к Равелиным, когда уже все, – в том числе и Вера с Люсей, приехавшие раньше, – сидели за столом.

Общество было небольшое. Шилаев заметил стройную даму в темном платье, которая сидела к нему спиной. Он видел затылок с гладкими, блестящими, черными волосами, и эти волосы, зачесанные не кверху – что-то смутно и неопределенно напомнили ему. Подойдя здороваться к хозяйке, он нечаянно взглянул в зеркало, висевшее против стола – и чуть не вскрикнул от удивления и неожиданности: на него глядело бледное, не изменившееся в три года, лицо Софьи Александровны Рудницкой с черными соединенными бровями. В одну секунду Шилаев вспомнил и свое знакомство, и унылый, богатый дом в Хотинске, и золотистую мебель ее спальни, и всю их странную историю… Павел Павлович не мог сообразить, что ему следует делать. Его жена не видела Софьи Александровны в Хотинске – но слышала ее фамилию, могла вспомнить… И если не узнать Рудницкую – то можно подать повод к подозрениям… Но, с другой стороны, хочет ли она, чтобы ее узнали?

Рудницкая сама вывела Павла Павловича из затруднения.

– Мы, кажется, знакомы с m-r Шилаевым, – произнесла она холодно и спокойно, когда Антонина хотела их представить. – Еще в Хотинске, если вы не забыли, вы давали уроки моему покойному сыну…

Шилаев поклонился и пробормотал что-то вроде: «как же… он помнит»… Антонина указала ему место рядом с Софьей Александровной, против зеркала. И он мог удостовериться, что имеет довольно растерянный вид. К довершению неприятности, он увидал рядом с Антониной толстого мальчугана с бледно-рыжеватыми волосами и розоватыми щеками, действительно, очень хорошенького. Он был прелестно одет, держал себя прилично и важно, и только изредка говорил няньке в чепце, стоящей сзади, непонятные слова, на которые она отвечала по-французски.

Павел Павлович немедленно догадался, что это его сын, – и неловкость и отчаяние его усилились. Он было попробовал вызвать в себе отеческие чувства, повторял про себя: «Сын мой! Это сын мой, плоть и кровь моя!» но, к собственному удивлению и негодованию, не испытывал никакой нежности. Мало-помалу у него даже явилась ненависть к розовому мальчугану, который, – казалось ему, – был причиной всего и неизгладимой уликой его преступления. С ужасом подумал Павел Павлович, что мальчишка, вероятно, похож на него; что Веруня, и Антонина, и другие могут заметить это; ему хотелось вскочить и убежать; украдкой он взглядывал в зеркало на себя – и сейчас же переводил глаза на мирно уплетающего завтрак младенца, стараясь определить, насколько разительно сходство. Ему казалось, что все уже заметили и поняли, и молчат только из приличия; его желание убежать усилилось до крайних пределов. Но вместо этого он, почти неожиданно для себя, обратился к Софье Александровне. На лице у него расплылась глупая улыбка, и он для чего-то спросил, чувствуя, что падает в бездну: