Том 1. Новые люди - [185]

Людмила Антоновна была мачеха Пьера. Нина видела ее раза два и теперь со страхом вспоминала эту маленькую, худенькую женщину, почти раздетую, с растрепанной светлой косой и крошечным, некрасивым личиком. Глаза у нее были полузакрыты опухшими веками. Нервная, порывистая, беспрестанно сжимая маленькие, костлявые руки, она говорила резко и каким-то книжным языком. Нина ее боялась.

На вопрос Пьера Нина только кивнула головою.

– Видели? Знаете? – И Пьер печально улыбнулся. – Ну так вот, мы с ней не в ладах. Отец ее слушает. Я, конечно, человек не энергичный, к тому же больной, – что ж я могу? Ну и ссоримся. Велит мне отдельную посуду покупать: заражу будто бы их… А я разве так уж болен? – прибавил он вдруг с беспокойством: – Я еще слава Богу… Теперь комната ей моя понадобилась: хочет сулемой ее вымыть, новыми обоями оклеить и жить в ней. Меня во флигель переводят, а мне это тяжело: там моя сестра умерла. Может, и меня туда на смерть переведут…

Он был взволнован. Нина хотела его утешить и не знала, что сказать. Они помолчали.

– Что ж, я Людмилу Антоновну не виню, – продолжал Пьер. – Ее жизнь тоже несчастная… Вышла замуж институткой молоденькой. Ну, отец, конечно, очень строг к ней был. Она и морфий-то в первый раз приняла, чтобы отравиться, да не умерла, а только заснула. Понравилось ей, и привыкла потом. А посмотрите, какая она умная, начитанная… Как стихи сочиняет… Все новые книги раньше выписывала – ну, теперь, конечно, где ж… Нет, я ее очень не виню.

– Однако что же это я вам жалуюсь, – вам, может, скучно? – прибавил он, улыбнувшись. – Вот вас и домой зовут. В самом деле, не простудиться бы вам. Тепло, да не лето.

Он заботливо надел пальто и застегнулся. Они пошли к выходу.

IV

С каждым днем Пьер все меньше обращал внимания на выходки мачехи, а выходки были по-прежнему невыносимые. Она отдаляла его от своих детей, кричала пронзительно, чтобы он не пил воду из общего стакана, делала все с не то наивной, не то намеренной грубостью, но на Пьера это теперь не действовало. В последнее время у него явилась какая-то живая бодрость, какие-то ожидания, настроение было веселое, детское – да и чувствовал он себя лучше.

Вопрос о переходе его во флигель оставался открытым, а пока он по целым дням сидел в своей просторной комнате со светлыми обоями, как раз над комнатою Нины, рисовал, писал стихи или путевые воспоминания.

Нина немножко удивлялась: она привыкла думать, что у мужчины всегда есть одно определенное, серьезное дело.

– Разве вам не скучно? – спрашивала она.

– Нет, мне никогда не бывает скучно; я же всегда занят. Почитаю, на скрипке поиграю, потом пойду погулять, потом порисую… День и проходит.

Нина не могла понять, что неизбежность ранней смерти сложила всю его жизнь на особый лад, и нельзя к нему прилагать мерку других, здоровых людей.

Чем ближе он ей становился, тем меньше верила она в его болезнь, в смерть…

Она даже почти никогда не думала об этом. Она начинала его любить «для себя». Ей хотелось, чтобы он был с ней, говорил с ней, хотелось нравиться ему… Но когда мать где-нибудь на вечере говорила:

– Зачем ты заставляешь танцевать молодого Стаховского? Ведь ему может сделаться хуже. Какой несчастный!..

Нина всегда отвечала с неудовольствием:

– О, мама, вовсе он не так болен! Право, он, пожалуй, выздоровеет!..

Они каждый день виделись в саду.

Нина в душе себя считала очень умной, главным образом потому, что читала Юма и Милля, и была твердо уверена, что и Милль и Юм интересуют ее.

Часто она думала о себе в третьем лице, как о героине романа, и любовалась собою; и ничто ей не нравилось в себе так сильно, как то обстоятельство, что она умна и читает серьезные книги.

Нина давно решила, что Пьер не умен и мало развит: уж слишком просто он судил обо всем.

Быть может, она была права.

Решив это, она, однако же, не могла относиться к Пьеру сверху вниз, как ей хотелось, а напротив, робела и краснела. «Точно девчонка!» – сердилась она на себя.

Пьер замечал это и добродушно улыбался про себя.

Нина ему очень нравилась.

Он видел других, и более красивых, и более привлекательных, но в Нине для него была своя, особая привлекательность.

Ему нравилось, что ей только шестнадцать лет, что она так наивно краснеет и не умеет скрывать, что чувствует. Ему нравилось, что она не боится в легком платье до поздней ночи сидеть в саду, где сыро, танцует на балах до упаду, бегает наперегонки со своим братом-гимназистом, – и ей ничего.

Пьер завидовал, и удивлялся, и радовался этому.

Когда в саду они сидели на одной скамейке, рядом, ему часто казалось, что между ними есть какая-то связь и что в ней столько жизни и здоровья, что хватит на них обоих.

V

Нина была искренне удивлена, встретив раз, в сумерках, на одной из аллей Пьера с толстой, черноглазой девочкой на руках.

Девочка в белом, вышитом платьице, была прехорошенькая и казалась очень довольной своим положением. Пьер немного сконфузился.

– Это Люся, дочка моей сестры, – сказал он. – Мы с ней друзья. Вот узнала меня; как давно не видала, а сейчас ко мне к первому пошла. Завтра надо ехать провожать ее, она ведь тут за 60 верст живет, в Ахаларах. У одной нашей родственницы воспитывается. Отец все в разъездах… Вот привезли со мной повидаться на денек…