Том 1. Марта. Меир Эзофович - [2]

Молодая писательница вложила в повесть «Пан Граба» тяжелый личный опыт.

Она и сама происходила из богатой помещичьей семьи Павловских, воспитывалась дома, а затем в монастыре (1852–1857), выезжала в свет, пользовалась в нем успехом и, не засидевшись в девушках, рано, когда ей не было еще и шестнадцати лет, вышла замуж за крупного белорусского помещика, поляка Петра Ожешко.

Но, несмотря на обычность, мы бы теперь выразились стандартность, и ее воспитания и всего начального этапа ее жизненного пути, в ней как-то незаметно даже для нее самой стали появляться ростки какого-то нового, непривычного в ее среде отношения к жизни, новые, еще неясные запросы и стремления.

Быть может, вопреки полученному воспитанию, на ней стало сказываться очень отдаленное влияние ее рано умершего отца; вернее, того образа его, который постепенно складывался в душе осиротевшей дочери под воздействием разговоров о нем родных и близких, а позже и под впечатлением знакомства с библиотекой этого незаурядного человека.

Бенедикт Павловский (1788–1843), по образованию юрист (умер председателем гродненского уездного суда), был воспитан на французской литературе эпохи «Просвещения», литературе, столь блестяще охарактеризованной Энгельсом. «Великие мужи, — говорил Энгельс, — подготовившие во Франции умы для восприятия грядущей могучей революции, сами выступили в высшей степени революционно. Они не признавали никакого авторитета. Религия, взгляд на природу, государственный строй, общество, — все было подвергнуто беспощадной критике. Все должно, было оправдать свое существование перед судилищем разума или же от своего существования отказаться. Мыслящий ум был признан единственным мерилом всех вещей».

Павловский, идейно выросший на литературе «великих мужей» Франции — сочинениях Вольтера, Руссо, Дидро и многих других, вовсе не был революционером. Но он был полон «вольнодумных» стремлений, считался вольтерьянцем председательствовал в масонской ложе.

Он открыто проповедовал необходимость всестороннего коренного обновления жизни Польши.

По своим политическим убеждениям Бенедикт Павловский чуждался реакционного высокородовитого барства — тех собственников колоссальных земельных богатств («латифундий»), могущественных польских магнатов, которые под вывеской «республики шляхетского равенства» правили в конце XVIII века Польшей, используя голоса и сабли пролетаризованной мелкой шляхты.

Он примыкал к политическим традициям наиболее прогрессивной части польского среднего дворянства; в союзе именно с этой политической силой передовые элементы польских городов создали «конституцию 3 мая 1791 года», в ответ на провозглашение которой аристократическая олигархия предательски призвала иноземные войска для третьего и последнего (1795) раздела страны. Возрождение Польши на новых началах, прояснению которых весьма содействовал вдохновляющий пример французской революции конца восемнадцатого века, остановилось за политической смертью государства. Но активность политического блока, создавшего конституцию 3 мая 1791 года, не иссякла. Она проявила себя отчасти в восстании 1830 года и, особенно, в необычайном расцвете польской литературы в период романтизма (Мицкевич, Словацкий, Красинский и мн. др.).

Таким образом, отец писательницы (по отзывам знавших, его, «человек великого ума и сильной воли») принадлежал к тем представителям родовитой средней шляхты, которые идейно были связаны с лучшими гуманистическими традициями периода европейского и польского «Просвещения».

В доме Павловских оставалась собранная им ценнейшая библиотека, и она тоже говорила о его убеждениях, Здесь была «почти вся французская литература восемнадцатого столетия», рассказывала писательница. Было в доме и собрание редких картин. Все это оказывало свое, пусть незаметное, но бесспорное влияние на духовное формирование будущей писательницы.

Лет девяти девочку отдали в светский пансион при женском монастыре в Варшаве. Здесь было до ста учениц в возрасте от десяти до пятнадцати лет. Обучение было поверхностное и носило светский характер, как об этом заявляла писательница.

«Религиозных книг для чтения не давалось никаких. И вообще не делалось ничего, чтобы нас оставить в монастыре. Вербовка в монастырь была бы для пансиона невыгодной».

Главное внимание обращалось на языки (французский и немецкий), на музыку и танцы; к остальным предметам относились равнодушно.

«Несколько роялей, — вспоминала потом Элиза Ожешко, — с утра до вечера бренчали в различных залах пансиона и даже в часовнях».

Однако здесь оказался хороший учитель польского языка и литературы, превосходный лектор и декламатор, развивший у некоторых учениц вкус к поэзии.

За пять лет пребывания в этом пансионе Эльжбета прочла не только значительное число французских книг, как это было принято в такого рода учебных заведениях (тайком сюда проникли и некоторые сочинения Жорж Санд), но она познакомилась также и с основными произведениями выдающихся старых и новых польских писателей.

«Во мне, — говорила писательница, — зарождался тогда культ великих людей и дел».

На пятнадцатом году Эльжбета простилась с «паннами сакраментками» и вернулась домой.