Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы - [32]

— Теперь мы пойдем вниз и позавтракаем, — объявил «Красная шапочка» своему опекаемому. — В нашем распоряжении час десять минут.

Но Свен Свенсен говорит.

Депутаты начинают двигаться, некоторые уходят.

Председатель беседует с несколькими «хорошими» депутатами и тем выражает порицание тому, что скажет Свен Свенсен. Два старых депутата подводят новичка к оратору и показывают ему его, как редкого зверя; они рассматривают его несколько мгновений, находят его смешным и поворачиваются к нему спиной.

«Красная шапочка» считает долгом вежливости объяснить Фальку, что оратор — «бич» палаты. Он не холоден и не тепел, не годен никакой партии, не поддается никаким интересам, но говорит, говорит. О чем он говорит — этого никто сказать не может, ибо ни одна газета не приводит о нем отчетов и никто не заглядывает в стенограммы; но чиновники за столами поклялись изменить ради него законы, если они когда-нибудь будут у власти.

Но Фальк, питающий некоторую слабость ко всему, что проходит незамеченным, останавливается и слушает то, чего давно не слышал: честного человека, беспорочно следующего по своим путям и приносящего жалобы униженных и обиженных, — которого никто не слушает!

Струве при виде крестьянина уже принял определенное решение и сошел вниз в ресторан, куда за ним теперь следуют другие и где уже собралась половина палаты.

Позавтракав и несколько повеселев, они опять подымаются и садятся на свои места; еще некоторое время они слышат, как говорит Свен Свенсен, или, вернее, видят, как он говорит, потому что теперь беседы так шумны, что не слышно ни одного слова оратора. Но наконец речь кончается, и никто не возражает; последствий речь не имеет никаких; выходит, как будто ее вовсе не было.

Старший письмоводитель, который за это время успел сбегать в свою канцелярию, пробежать газеты и помешать в печке, опять на своем месте и читает:

«Семьдесят второй мемориал городской комиссии о предложении Пера Ильсона ассигновать десять тысяч крон на реставрацию скульптуры в церкви Трэскола».

Собачья голова на барьере публики приняла угрожающее выражение, как бы охраняя кость.

— Знаешь ли ты этого урода — там, на галерее? — спросил «Красная шапочка».

— Оле Монтанус? Да, я знаю его!

— Знаешь ли ты, что он сам из округа трэскольской церкви? О, это хитрый малый! Посмотри на выражение его лица теперь, когда пришел черед церкви.

Слово взял Пер Ильсон.

Струве презрительно повернулся спиной к оратору и отрезал себе кусок табаку, Фальк же и «Красная шапочка» навострили перья.

— Записывай выражения, — говорит «Красная шапочка», — я отмечу факты!

Бумага Фалька через четверть часа была покрыта следующими заметками:

«Отечеств. культ. Хозяйств. интересы. Обвин. в материализме. Согласно Фихте, матер. отечеств. культ. — не матер. — ergo обвинение опровергн. Почтен. храм в блеске утреннего солнца. Вверх, в небо. Из времен языч. Не снилось филос. Благо. Права народа. Благо. Интер. Отечеств. культ. Литература. Академия. История. Древность».

Этот винегрет, вызвавший частью веселость, в особенности при упоминании покойного Фихте, вызвал возражения со скамей столицы и Уппсалы.

Первый заявил: «Хотя оратор и совершенно незнаком с трэскольской церковью, равно как и с Фихте, и хотя он не знает, стоят ли старые гипсовые идолы десяти тысяч крон, он все же думает, что должно воодушевить палату в пользу такого прекрасного начинания, так как это первый раз, что большинство требует ассигновки на нечто иное, чем на мосты, заборы, народные школы и т. п.».

Оратор с уппсальской скамьи сказал (по заметкам Струве): «Докладчик априори прав; его предпосылка о том, что должно поддержать отечественную культуру, — справедлива; вывод о десяти тысячах крон последователен; цель, стремление, тенденция хороши, похвальны, патриотичны; но вкралась ошибка. Со стороны кого? Отечества? Государства? Церкви? Нет! Со стороны докладчика! По существу докладчик прав, и потому оратор просит разрешить ему снова похвалить цель, намерение и тенденции; он с живейшей симпатией следит за судьбой предложения; он просит палату во имя культуры и во имя искусства голосовать за него. Но сам он должен отклонить предложение, которое он считает в логическом смысле ошибочным, немотивированным, так как в нем понятие местности подчиняет себе понятие государства».

Голова на галерее публики закатывала глаза и судорожно кривила губы, пока шло голосование; когда же голосование кончилось и предложение было принято, голова вдруг исчезла сквозь недовольную толкотней публику.

Фальк понял зависимость между докладом Пера Ильсона и присутствием Оле. Струве, ставший после завтрака еще консервативней и шумливей, беспардонно судил о том и сем; «Красная шапочка» был спокоен и равнодушен; он перестал удивляться.

Из темного облака людей, в котором Оле прорвал трещину, вынырнуло лицо, яркое и светлое, как солнце, и Арвид Фальк, обративший свои взоры в эту сторону, должен был опустить глаза и отвернуться: это был его брат, глава семейства, честь имени, которое он должен был сделать великим и счастливым. За плечами Николауса Фалька виднелась половина черного лица с кроткими лживыми чертами, которое, казалось, нашептывало какие-то тайны белокурому. Фальк мог только удивляться присутствию брата, ибо он знал его недовольство новыми государственными формами, когда председатель дал слово Андерсу Андерсону для внесения предложения, каковым правом тот и воспользовался с величайшим спокойствием, прочитав нижеследующее: