Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы - [31]

— Где сидит оппозиция? — спрашивает непосвященный.

— Черт знает, где она сидит!

— Но ведь они на все говорят «да».

— Подожди немного, услышишь.

— Разве они еще не пришли?

— Здесь приходят и уходят, как кому заблагорассудится.

— Но ведь это, значит, совсем, как чиновники!

Консерватор Струве, услышавший эти легкомысленные слова, считает своим долгом заступиться за правительство:

— Что говорит маленький Фальк? Он не должен ворчать.

Фальку нужно так много времени, чтобы найти подходящий ответ, что внизу уже начинаются прения.

— Не обращай на него внимания, — утешает представитель «Красной шапочки». — Он всегда консервативен, когда у него есть деньги на обед, а он только что занял у меня пятерку.

Старший письмоводитель читал: «Доклад № 54 комиссии о предложении Ола Гипсона о снесении заборов».

Лесоторговец Ларсон из Норрланда требует необходимого принятия.

— Что станет с нашими лесами! — выпаливает он. — Я хочу только знать, что станет с нашими лесами? — И, пыхтя, обрушивается на скамью.

Это грубое красноречие вышло из моды за последние годы, и сцена сопровождается шипением, после чего пыхтение на норрландской скамье само собой прекращается.

Представитель Эланда высказывается за ограды из песчаника; сконенский депутат — за тесовые ограды; норрботтенский находит, что заборы не нужны, раз нет пашен; а оратор на стокгольмской скамье держится того мнения, что вопрос должен быть передан в комиссию сведущих людей; он подчеркивает: «сведущих». Но тут разражается буря. Лучше смерть, чем комиссия! Требуют голосования. Предложение отклоняется, заборы остаются до тех пор, пока сами не обвалятся.

Письмоводитель читает: «Доклад № 66 комиссии о предложении Карла Йенсона отвергнуть ассигнования на библейскую комиссию». При этом почтенном названии столетнего учреждения хохот прекращается, и почтительное молчание царит в зале. Кто осмелится напасть на религию в ее основах, кто осмелится подвергнуться всеобщему осуждению! Епископ Истадский требует слова.

— Писать? — спрашивает Фальк.

— Нет, нас не касается то, что он говорит.

Но консерватор Струве делает нижеследующие заметки:

«Священ. интересы родины. Соединен. имена религии, человечества. 829. 1632. Неверие. Страсть к новшествам. Слово Божие. Слово людское. Столетнее. Алтарь. Усердие. Непартийность, способн. Учение. Состав шведск. церкви. Исконная швед. честь. Густав I. Густав-Адольф. Холмы Лютцена ^{56}. Глаза Европы. Суд истории; траур. Стыд. Умываю руки. Они этого не хотели».

Карл Йенсон требует слова.

— Теперь [мы] будем писать! — говорит «Красная шапочка».

И они пишут в то время, как Струве разводит узоры по бархату епископа:

«Болтовня! Громкие слова. Комиссия заседала 100 лет. Стоила 100 000 крон. 9 архиепископов. 30 професс. Уппсалы. Вместе 500 лет. Диетарии ^{57}. Секретари. Ничего не сделали. Пробные листы. Плохая работа. Деньги, деньги! Называть вещи своими именами! Чепуха. Чиновники. Система высасывания».

Ни один голос не поднялся против этих слов, и предложение было принято.

В то время как «Красная шапочка» привычной рукой разукрашивает спотыкающуюся речь Йенсона и надписывает над ней сильное заглавие, Фальк отдыхает. Но когда взгляд его случайно прогуливается по галерее публики, он встречает знакомую голову, лежащую на барьере, собственника которой зовут Оле Монтанус. Он похож в это мгновение на собаку, стерегущую кость. Нечто в этом роде и было, но Фальк не знал, так как Оле хранил тайну.

Теперь на скамье под правой галереей, как раз там, куда сверху сыпались стружки карандаша, появляется господин в синем гражданском мундире с треуголкой под мышкой и с бумажным свертком в руке.

Стукнул молоток, и воцарилась ироническая злобная тишина.

— Пиши, — сказал «Красная шапочка», — но только цифры; я запишу остальное.

— Что это такое?

— Королевские предложения.

Теперь из бумажного свертка было прочитано: «Е. в. милост. предложение, повысить ассигновку отдела для поощрения дворянского юношества в изучении иностранных языков; под титулом письменные принадлежности и расходы с 50 000 кр. до 56 000 кр. 37 эре».

— Что это за расходы? — спросил Фальк.

— Графины, подставки для зонтов, плевательницы, занавески, обеды, поощрения и другие мелочи; слушай дальше!

Бумажный сверток продолжал: «Е. в. милост. предложение, учредить шестьдесят новых офицерских должностей в вестготской кавалерии».

— Шестьдесят? — переспросил Фальк, которому государственные дела были совсем чужды.

— Да, да! Шестьдесят. Пиши только!

Бумажный сверток развертывался и становился все больше. «Всемилостивейшее предложение е. в. об учреждении пяти новых штатных должностей в канцелярии присутствия по уплате окладов».

Большое движение за столиками; большое движение на стуле Фалька.

Бумага опять свернулась, председатель встал, поблагодарил поклоном, в котором был вопрос: «Больше ничего не угодно?» Держатель бумажного свертка сел на скамью и стал сдувать очинки карандаша, оброненные сверху; но его тугой расшитый воротник не дал ему совершить того проступка, который утром сделал председатель.

Заседание продолжалось. Крестьянин Свен Свенсен попросил слова по поводу призрения бедных. Как по данному сигналу, все чиновники поднялись и зевнули.