— Только подальше от Хвена!
Крикнул еще что-то, что было унесено ветром.
— Почему не к Хвену? — спросил барон. — Там берег отлогий, рифов нет!
— Да, но если он это говорит, то, вероятно, какое-нибудь основание у него есть! — заметила молодая женщина.
— Не болтай! Следи за фоком!
Ветер свежел, и так как от фока до руля расстояние было довольно значительное, то разговаривать было нельзя, и это было барону особенно приятно.
Курс лежал к юго-восточной конечности Хвена, но сначала путешественники этого не заметили. Когда же, наконец, молодая женщина увидела, куда их несло, она крикнула:
— Не держи к Хвену!
— Оставь… — ответил барон.
Через час они достигли высоты белого острова, и легкий поворот руля направил штевень к видневшемуся на севере Ландскрону.
— Спасены! — крикнул рулевой и закурил папироску. В то же мгновение маленький пароходик отчалил от Хвена и понесся прямо на них.
— Что это за пароход? — спросила молодая женщина.
— Это таможенный пароход! — ответил барон, чувствовавший себя на море, как дома.
Но вот взвился на пароходе желтый флаг и раздался свисток.
— Это не нам! — заметил барон, все придерживаясь прежнего направления.
Но пароход шел на них, производил сигналы, испускал частые короткие свистки. Он быстро приближался к ним.
Вдруг барон вскочил с места, как бы готовый броситься в море. Он внезапно вспомнил о разразившейся в Гамбурге холере.
— Это карантинный пароход! — закричал он. — Три дня! Мы погибли!
Через мгновение уселся он снова на прежнее место и, забирая большой шкот, повернул лодку назад к Зунду.
Началась погоня, но скоро пароход стал перед штевнем парусника, оказавшегося пойманным.
* * *
Весь хорошо обдуманный план, имевший целью не попадаться взглядам любопытных, провалился, и когда лодка на буксире достигла пристани Хвена, тысячная толпа приветствовала несчастных криками и насмешками, не зная, однако, кто они. Но испытание пойманных было сильней, чем можно было предположить, потому что им казалось, что насмешки эти относятся к их неудавшемуся любовному приключению.
В довершение всего барон обидел начальника карантина, выругав его. Поэтому они не могли рассчитывать ни на какое снисхождение, и с ними поступили, как со всеми, прибывающими из холерной местности.
Они с минуты на минуту ожидали, что откроется их инкогнито.
Трудно описать все мучения этих трех дней. Весь первый день она проплакала о ребенке, а он гулял по острову. Во второй день она стала превозносить редкостные качества мужа в сравнении с невыносимым любовником. На третий день она проклинала его за то, что он ее обольстил. Когда же, наконец, она назвала его идиотом за то, что он не послушался советов лодочника и ее и не держался вдали от Хвена, он дал ей пощечину…
На четвертый день, когда действительно их признали и пришли газеты с описанием всей истории, они ушли в горы, чтобы скрыться от позора.
Когда же пришли два парохода и можно было покинуть Хвен, они сели на различные пароходы и уехали.
С того дня они друг друга никогда больше не видели и прекратили всякое знакомство.
