Том 1. Эмиль из Лённеберги и др. - [24]

Папа Эмиля молодецки щелкал кнутом, погоняя лошадей, и без устали твердил:

— Едет по дороге сам хозяин Каттхульта… сте-е-пенный че-еловек!

— Охо-хо-хо-хо, — вздохнула мама Эмиля. — Ладно еще, что ярмарка бывает не каждый день. Как все же хорошо вернуться домой!

У нее на коленях спала маленькая Ида, крепко зажав в кулачке подарок с ярмарки — фарфоровую корзиночку, полную алых фарфоровых розочек, с надписью: «На память о Виммербю».

На заднем сиденье, положив голову на руку Альфреда, спала Лина. Рука Альфреда совсем онемела, потому что голова Лины навалилась на нее всей тяжестью. Но все же, как и его хозяин, Альфред был бодр и в самом лучшем расположении духа. Обратившись к Эмилю, гарцевавшему рядом, он сказал:

— Завтра весь день буду возить навоз. Вот будет здорово!

— Завтра буду скакать на коне весь день! — сказал Эмиль. — Вот будет здорово![10]

Когда они проехали самый последний поворот дороги, то заметили свет. Это горел огонь на кухне дома в Каттхульте — Крёса-Майя поджидала их с ужином.

Может, ты думаешь, что Эмиль, добыв коня, перестал проказничать? Как бы не так! Два дня скакал он на Лукасе, но уже на третий день, стало быть третьего ноября, принялся за старое. Угадай, что он натворил… Ха-ха-ха, не могу не смеяться, вспоминая об этом. Так вот, Эмиль в тот день… нет, стоп! Молчок! Я обещала его маме никогда не рассказывать, что он натворил третьего ноября. Ведь, по правде говоря, как раз после этой проделки жители Лённеберги собрали деньги, чтобы отправить Эмиля в Америку. Понятно, маме Эмиля вовсе не хотелось вспоминать о том, что тогда произошло. Она даже ничего не написала об этой проделке в своей синей тетради, так что с какой стати мне рассказывать об этом! Нет, не буду, но зато ты услышишь, что выкинул Эмиль на второй день Рождества[11].

ПОНЕДЕЛЬНИК, 26 ДЕКАБРЯ Как Эмиль опустошил кладовую в Каттхульте и поймал Командоршу в волчью яму

До Рождества нужно было пережить еще туманную, дождливую и темную осень. Осень — довольно грустная пора где бы то ни было, а в Каттхульте и подавно. Под мелким сеющим дождем Альфред шагал вслед за быками, вспахивая лоскутки каменистой пашни, а за ним по между-сапогах, облепленных комьями грязи, чем выводили из себя Лину, которая тряслась над своими выскобленными добела полами.

— Она страсть какая чистюля, — сказал Альфред. — Женись на ней, и ни минуты покоя всю жизнь не узнаешь.

— Так ты сам, видно, и женишься, — заметил Эмиль.

Альфред помолчал, задумавшись.

— Нет, не бывать этому, — вымолвил он наконец. — Вряд ли я решусь. Но мне никак не сказать ей про это.

— Давай я скажу за тебя, — предложил Эмиль, который был куда храбрее и решительнее. Но Альфред не захотел.

— Нет, тут надо половчее, чтобы не обидеть ее, — пояснил он.

Альфред долго ломал себе голову, как бы половчее сказать Лине, что он не собирается жениться на ней, но нужных слов так и не нашел.

Беспросветная осенняя мгла окутала хутор Каттхульт. Уже в три часа пополудни на кухне зажигали керосиновую лампу, и все рассаживались там, занимаясь каждый своим делом. Мама Эмиля сидела за прялкой и сучила чудесную белую пряжу на чулки Эмилю и Иде.

Лина чесала шерсть, а когда на хутор приходила Крёса-Майя, то и она помогала ей. Папа Эмиля чинил башмаки и тем самым сберегал деньги, которые иначе достались бы городскому сапожнику. Альфред не уступал хозяину в прилежании и сам штопал свои носки. На них вечно зияли большущие дыры — и на пальцах, и на пятках, но Альфред быстренько затягивал их нитками. Ясно, Лина охотно помогла бы ему, но Альфред не позволял.

— Нет, видишь ли, тогда я вовсе попадусь на крючок, — объяснил он Эмилю. — Потом уж никакие слова не помогут.

Эмиль и Ида чаще всего сидели под столом и играли с кошкой. Как-то раз Эмиль попробовал внушить Иде, что эта кошка на самом деле не кошка, а волк. Но она не хотела ему верить, и тогда он протяжно завыл по-волчьи, да так, что все на кухне подскочили. Мама Эмиля спросила, что означает этот вой, и Эмиль ответил:

— А то, что у нас под столом волк.

Крёса-Майя немедля принялась рассказывать про волков, а обрадованные Эмиль и Ида вылезли из-под стола, чтобы ее послушать. Ну, теперь страху не оберешься, это уж точно; про какие только ужасы не рассказывала Крёса-Майя! Если не об убийцах и ворах, привидениях и призраках, то уж непременно о жестоких казнях, страшных пожарах, жутких бедствиях, смертельных хворях или о лютых зверях вроде волков.

— Когда я была маленькой, — вздохнула Крёса-Майя, — у нас в Смоланде от волков просто спасу не было.

— А потом небось пришел Карл Двенадцатый и пострелял всех до одного, чтоб им пусто было, — встряла Лина.

Крёса-Майя обозлилась: хотя она и была стара, но все же не такая древняя старуха, какой хотела изобразить ее Лина.

— Болтаешь, будто что понимаешь, — огрызнулась Крёса-Майя и замолчала.

Но Эмиль стал к ней подлизываться, и она снова принялась рассказывать про злых волков и о том, как рыли волчьи ямы и ловили в них волков в те времена, когда она была совсем маленькая.

— Стало быть, Карлу Двенадцатому незачем было приходить… — начала Лина и тут же осеклась.

Но было уже поздно. Крёса-Майя опять обозлилась, да и неудивительно. Король Карл Двенадцатый, скажу тебе, жил лет двести назад, и Крёса-Майя уж никак не могла быть такой древней старухой.