Том 1. Через пустыню, через гарем. Робер Сюркуф - [44]

— Я снова увижу родину только через несколько месяцев. Что вы делаете здесь, в Джидде?

— Ничего. А вы?

— Тоже ничего. Может быть, мы поможем друг другу?

— Конечно, если вас это устроит.

— Само собой разумеется! У вас есть квартира?

— Да, уже целых четыре дня.

— А у меня примерно столько же часов.

— Значит, вы еще не устроились. Могу я вас пригласить к себе?

— Конечно. Когда?

— Да прямо сейчас. Идемте! Это недалеко.

Он полез в карман и заплатил своему лодочнику, а потом мы зашагали назад, к гавани. По пути, пока не пришли в одноэтажный домик, разделенный входной дверью на две половины, мы обменялись лишь общими замечаниями. Он открыл правую дверь, и мы вошли в маленькое помещение, единственной мебелью в котором был длинный деревянный помост, прикрытый длинной циновкой.

— Вот моя квартира. Добро пожаловать! Располагайтесь!

Мы еще раз пожали друг другу руки, и я уселся на циновку, тогда как он пошел в соседнюю комнату и открыл стоявший там рундук.

— Для такого гостя я стану беречь эти прелести? — крикнул он мне оттуда. — Смотрите, что я вам подам!

Разумеется, он предложил мне одни изысканные кушанья.

— Вот горшок с апельсиновыми пирожными, только вчера испеченными в кофейной машине. Это самое лучшее, чем можно насладиться в такую жару. Вот два блинчика, выпеченные в банке из-под табака — каждый в отдельности. Вот остаток английского пшеничного хлеба, немножко черствый, но он, конечно, еще сгодится. У вас, как я вижу, хорошие зубы. Тогда вот полпалки бомбейской колбасы — может быть, с небольшим запашком, но это ничего. А в этой бутылке — настоящий старый коньяк. Когда вина нет, это все-таки лучше, чем вода. Стакана у меня нет, да он и не нужен. Потом в этой банке… табак нюхаете?

— К сожалению, нет.

— Жаль. Табачок отличный. Курите?

— Охотно.

— Вот! Здесь только одиннадцать сигар, но мы их разделим: десять вам, а одна мне.

— Или наоборот!

— Не выйдет.

— Давайте обождем с этим. А там, в этой жестяной коробке, что у вас?

— Догадайтесь!

— Покажите-ка!

Он дал мне коробку, и я к ней принюхался.

— Сыр!

— Угадали! К сожалению, нет масла. Теперь угощайтесь! Нож у вас, разумеется, есть, вот вилка.

Мы ели с большим удовольствием.

— Я саксонец, — сказал я ему и назвал свое имя. — Вы родились в Триесте?

— Да. Меня зовут Мартин Албани. Мой отец был сапожником. Я хотел стать кем-нибудь позначительнее, точнее говоря — купцом, однако мне приятнее было общаться со скрипкой, чем с цифрами и всем остальным. Растила меня мачеха. Ну… Вы знаете, как в таких случаях обыкновенно поступают. Отца я очень любил, однако познакомился с компанией арфистов из Прессница [86] и присоединился к ним. Мы поехали в Венгрию, Милан, а потом еще южнее, по всей Италии, пока наконец не добрались до Константинополя. Вы знаете людей такого типа?

— Конечно. Такие люди часто странствуют в далеких странах.

— Сначала я играл на скрипке, а потом стал комиком. К сожалению, с нами случилась беда, и я был рад, что нашел место на торговом судне. Так я добрался до Лондона, а оттуда на одном английском корабле отплыл в Индию. В Бомбее я заболел и попал в госпиталь. Заведовал им порядочный человек, конечно, не мастак в счете и письме. Он дал мне работу, когда я выздоровел. Позднее я перешел счетоводом к одному торговцу; тот умер от лихорадки, а я женился на его супруге. Хотя Бог и не послал нам детей, мы жили счастливо до самой ее смерти. А теперь я тоскую по родине…

— Почему вы прямо не едете в Триест?

— Мне надо было привести в порядок кой-какие счета в Маскате и Адене.

— Так вы, значит, все же привыкли к счетоводству?

— Разумеется, — сказал он, смеясь. — А теперь… Дела меня не торопят, я сам себе хозяин… Что случится, если я погляжу на Красное море? Вы же тоже этим заняты!

— Конечно. Как долго вы здесь останетесь?

— Пока не случится подходящей оказии. Вы, верно, думали найти во мне баварца или тирольца, когда услышали мое пение?

— Да, но я не чувствую разочарования… Мы ведь все-таки земляки и радуемся, что встретились.

— Как долго вы здесь останетесь?

— Хм! Мой слуга совершает паломничество в Мекку. Пожалуй, я прожду его с неделю.

— Это меня радует. В таком случае мы сможем побыть вместе подольше.

— Согласен. Но два дня мы все же не будем общаться.

— Почему?

— Мне бы тоже хотелось пойти в Мекку.

— Вам? Я думал, что христианам это запрещено!

— Это так. Но… разве меня узнают?

— Верно. Вы говорите по-арабски?

— Да, насколько это нужно для моей кухни.

— И вы знаете в точности, как вести себя паломнику?

— И это тоже. Каждый примет меня за мусульманина, и я смогу спокойно вернуться.

— Это кажется абсолютно безопасным, и тем не менее путешествие все-таки рискованное. Я читал, что христианин может в крайнем случае приблизиться к священному городу на девять миль.

— Тогда мы не смогли бы находиться в Джидде, если только не подразумеваются английские мили. На пути отсюда до Мекки расположено одиннадцать кофеен. Я буду спокойно заходить во все, вплоть до девятой, и при этом говорить, что я христианин. Времена сильно изменились. Теперь достаточно не позволить христианам входить в город. Однако я попытаюсь войти.

Я настолько настроил себя на такое путешествие, что теперь мое решение посетить Мекку стало твердым. С этой мыслью я заснул и проснулся с ней. Халеф принес мне кофе. Я сдержал слово и дал ему его деньги еще накануне.