Толпа, массы, политика - [27]
Проблема масс, толпы возникала по мере расслоения крестьянства, возникновения городских масс и их воздействия на жизнь общества, по мере развития капиталистических отношений. Этот процесс четко подметил Г. Успенский, зафиксировав появление среднего, массового человека, иными словами, процесс омассовления. В 1883 г. он пишет: «… теперь пойдет все сплошь… пойдет сплошное, одинаковое, точно чеканное… сплошной обыватель и сплошная нравственность, сплошная правда, сплошная поэзия, словом, однородное, стомиллионное племя, живущее какой-то сплошной жизнью, какой-то коллективной мыслью и только в сплошном виде доступное пониманию»[95].
Столь четкого определения массового общества, причем когда оно находилось только в самом зародышевом состоянии, не давал еще никто в России, оно вступало в противоречие с самим духом народничества с его культом народа.
Весьма тесно связан с народническим мировоззрением Салтыков-Щедрин. Он признавал необходимость развития сознания в народе, «утверждения в народе деятельной веры в его нравственное достоинство». Идея «хождения в народ» и была внесением луча света в темное царство, в омертвелые массы, предполагала подъем народного духа. При этом он констатировал пассивность народа, его болезненную спячку, послушание. Именно поэтому народ необходимо просветить и «как только он поймет, убедится, что право голодать, право не пользоваться ни благами, ни радостями жизни не заключает в себе ничего неприступного, он сразу устранит его сам, даже без посторонней помощи»[96]. Салтыков-Щедрин выступает против корыстных спекуляций интересами народа, против восприятия его как «кокона, от которого отскакивают всякие бедствия». Народу, толпе необходим нравственный покой, мирное развитие. Устами Глумова он говорит: «Коли издали слушать, так и стон в общей массе не поразителен, даже гармонию своеобразную представляет, а вот как выхватить из массы отдельный вопль… ужасно! ужасно! ужасно!»[97]. Века подъяремной неволи исказили нравственную и разумную сущность народа. «Подневольность должна уметь стыдиться, должна уметь „презирать“. Поэтому столь важно напоминать о стыде. Рабство только тогда исчезнет из сердца человека, когда он почувствует себя охваченным стыдом».
Особое место в истории теоретической мысли России занимает Достоевский, убежденный, что интеллигенция не понимает нужд народа и строит свои планы насильственного изменения его жизни. Она должна опроститься до уровня народа, его мыслей и верований, «мы должны преклоняться перед народом и ждать от него всего, и мысли образа, преклониться перед правдой народной и признать ее за правду, даже и в том ужасном случае, если бы она вышла бы отчасти и из Четьи минеи»[98]. Достоевский хорошо понимал, что разум не является единственным источником поведения людей, что огромное значение имеют иррациональные моменты, в частности желания, как он говорит, «хотение», которое порой выступает и против собственных интересов. Народ, о котором он вел речь, — это прежде всего «униженные и оскорбленные», душа которых «всечеловечная и всесоединяющая».
Русский народ у него выступает как мессианский носитель высшей духовной истины, он народ-богоносец, носитель идеи всечеловеческого братства. И в то же время Достоевский обрисовывает социальную страсть к анархии и насилию. Но насилием, убежден Достоевский, нельзя ничего добиться, оно ведет только к деспотизму, нивелировке людей. И будущее общество, если оно возникнет по рецептам социалистов, станет обществом всеобщего деспотизма. Позже Д. Мережковский в своей «Тайне русской революции» (1939) напишет, что демон Верховенский выступает как онтологический прототип большевика. «Начал Верховенский-Нечаев — продолжил Ленин и кончит Сталин. Эти ничем не лучше и не хуже того; мерить надо всех троих одною мерою и судить одним судом».
Свое понимание народа и его роли в истории мы видим у Л. Толстого. Он не считал нужным воспитывать народ, он сам стоял на позиции народа, а точнее, патриархального крестьянства. Достижения цивилизации, согласно Толстому, чужды и непонятны народу, задавленному тяготами жизни, они воспринимаются им как враждебные, ненужные. Выдвигая на первый план патриархальные отношения, земледельческий труд, народ он представляет как носителя чистой веры и абсолютной нравственности, как основу всего общественного здания. Плоды культуры не просто недоступны народу, а воспринимаются им враждебно. Для него истинный народ представлен Платоном Каратаевым из «Войны и мира».
Соответственно и будущее России Толстой рассматривает в зависимости от народной жизни. Сама роль выдающейся личности в истории ставится им под сомнение, суть ее влияния на народ для него крайне сомнительна. «Брожение народов запада в конце прошлого века и стремление их на восток объясняется деятельностью Людовика ХIV, ХV и ХVI, их любовниц, министров, жизнью Наполеона, Руссо, Дидерота, Бомарше и других? Движение русского народа на восток, в Казань, Сибирь выражается ли потребностью больного характера Ивана IV и его переписки с Курским?..»[99]. Историей управляет «невидимый машинист» — провидение. И проявляет себя провидение через деятельность народных масс. «Стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, т. е. деятельности всей массы людей, участвовавших в событиях, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама им руководима»
