Толпа героев XVIII века - [173]

И если что и остается

Чрез звуки лиры и трубы,

То вечности жерлом пожрется

И общей не уйдет судьбы.

Но он ошибся! Имя Державина не забыто Россией. Оно будет жить, пока звучит на свете русская речь, пока думают по-русски и пишут на русском языке стихи.

Запах столетнего меда,

слова и золота вязь…

Оды державинской мода

снова в цене поднялась.

Сколько ценителей тонких,

сколько приподнятых крыл!..

Видишь, как зреет в потомках

имя твое, Гавриил?

Будто под светом вечерним

встало оно из земли…

Вот ведь и книжные черви

справиться с ним не смогли.

Стоит на миг оглянуться,

встретиться взором с тобой —

слышно: поэты клянутся

кровью твоей голубой.

Булат Окуджава

Митрополит Арсений: инквизитор и мученик

Он всегда слыл жестким, непреклонным и суровым инквизитором. В 1738 году Арсений отправил на костер перешедшего в иудаизм капитан-лейтенанта Возницына вместе с его «совратителем» Лейбовым. Это был последний костер в России, на котором сожгли живых людей. Но Арсений был готов жечь еретиков и отступников и дальше.

Со страстью и крестом Александр Мацеевич, поляк по происхождению, сын униатского священника с Волыни, родился в 1697 году блестяще закончил Львовскую, а потом и Киевскую духовную академию, и был пострижен в монахи под именем Арсения. Он был одним из тех церковников – поляков по происхождению, которых призвал Петр I реформировать русскую церковь, подчинить ее светской власти, усилить ее просветительскую функцию. Одни, такие как Феодосий Яновский и Феофан Прокопович, стремились держаться поближе к трону, другие – ехали в Сибирь и самоотверженно вершили миссионерскую работу. Так митрополит Филофей в неимоверно трудных условиях, с огромным риском для жизни проповедовал среди туземных народов, приплывал на лодке к их стойбищам и, как сказано в его отчете, «выходил на берег и по три дня… терпеливо препирался» с шаманами. Однажды его ранили стрелой в руку, в которой митрополит держал над головой крест.

Таким же был и молодой монах Арсений. Он тоже отправился в Сибирь, где обращал язычников в православие, беспощадно – как истинный крестоносец – расправлялся с шаманами, разоряя святилища язычников. Потом он участвовал в экспедициях Беринга, терпел вместе с моряками трудности плавания по морям и тяжко болел цингой.

Уже в те годы он прослыл яростным, фанатичным миссионером и полемистом, стал признанным авторитетом в борьбе с раскольниками-старообрядцами, в которых церковь видела даже больших врагов, чем язычники или иноверцы. Ошибаются те, кто считает, что в России не было инквизиции. Она была, хотя так и не называлась. Арсений как раз и стал известен как твердокаменный инквизитор, жестокий и беспощадный. Ему мало было засадить старообрядца в темницу, подвергать его пыткам. Ему нужно было разбить в личной полемике доводы раскольника, одержать над ним нравственную победу. Как-то раз Арсений ради этого даже поехал на Соловки, где в каменном мешке сидел особо «заледенелый» расколоучитель игумен Иоасаф. Из материалов политического сыска мы знаем, как происходили такие религиозные диспуты в казематах. Один из участников полемики, плотно пообедав чем Бог послал, тепло одетый, сидел в удобном кресле, а перед ним в цепях, иногда прикованный к стене стоял, а то и висел второй дискутант – измученный, истощенный, в рубище, с ранами от пыточных инструментов. Не факт, что победа в споре с Иоасафом осталась на стороне высокоученого Арсения: вожди раскола были высокообразованны, умны, а главное – тверды и увертливы в своей вере. Иоасаф погиб в заточении, а Арсений написал книгу – пособие по борьбе с раскольниками.

Нетрудно предположить, что он не был ни человеколюбивым, ни кротким. Гордый, убежденный в своей вере и превосходстве над другими, он был самонадеян и груб и ни перед кем не склонял головы. Где бы он ни служил, нигде он не уживался с местными властями. И все это сходило ему с рук, даже когда он, назначенный в 1742 году митрополитом Ростовским, отказался присягать императрице Елизавете как высшему судье Синода. И опять непокорность сошла ему с рук – Елизавета разрешила этих слов не произносить. На ростовской кафедре Арсений оставался таким же суровым и жестоким, как в Сибири. Он строго следил за соблюдением «благочиния и чистоты» в среде духовенства, беспощадно расправлялся с раскольниками, даже сносил часовни, которые использовали с виду примерные прихожане, а на самом деле – скрытые старообрядцы. Они его боялись – всю свою жизнь митрополит оставался аскетичным и неподкупным, а это была тогда большая редкость среди церковников.

Если многие из иерархов – коллег Арсения по Синоду – поддерживали его по принципиальным вопросам, то в целом жил он с ними немирно – каждый приезд его в Петербург был отмечен ссорами и несогласиями. В Синоде усматривали в поступках митрополита не праведность, а безмерную гордыню – уж очень дерзко он себя вел, неподобающим образом оспаривал решения светских властей. Особенно острое столкновение с властью вышло у Арсения из-за того, что государство использовало монастыри для заключения в них преступников и превращало монастыри в дома престарелых отставных солдат. Арсений писал Синоду, что «монастыри устроены и снабдены награждением для богоугодного пребывания честных, беспорочных и неподозрительных лиц, вечного спасения желающих… места святые и освященные на всегдашнюю службу Богу, а не для содержания сумасбродов, воров и смертных убийц-колодников». За употребление таких поносительных выражений Синод объявил Арсению выговор, хотя все там понимали, как он прав: ведь власть совсем не считалась со статусом монастырей, даже не ставила в известность Синод и настоятелей, кого и за что привозят из Тайной канцелярии в монастыри для вечного заточения. Так, императрица Елизавета собиралась поселить на Соловках, где устав запрещал находиться не только женщинам, но и безбородым мужчинам, а также скотине женского пола, свергнутую правительницу Анну Леопольдовну с ее фрейлинами и их женской прислугой. И поселила бы, если бы не ранний ледостав на Белом море.