Только с дочерью - [41]

Когда он вернулся, Ассий встретила его у лестницы и сказала, что снова позвонили из школы с просьбой забрать Махтаб. С ней никак не могут сладить. Ее плач будоражит всю школу.

– Я ее приведу, – злобно бросил он мне. – И выпорю так, что в следующий раз она там останется.

– Пожалуйста, не бей ее, – крикнула я ему вслед. – Я с ней поговорю.

Бить ее Махмуди не стал. Когда он вернулся, его гнев был направлен скорее на меня, чем на Махтаб, – дело в том, что директриса выдвинула требование, на которое Махмуди не желал соглашаться.

– Они хотят, чтобы ты приходила в школу вместе с ней, – сказал он, – и ждала в канцелярии, пока Махтаб будет на уроках. По крайней мере несколько дней. Они примут ее только на этом условии.

Что-то начинается! – сказала я себе. Я была расстроена и огорчена тем, что Махмуди отправил Махтаб в иранскую школу, но благодаря этому у меня неожиданно появилась возможность регулярно отлучаться из дома.

Махмуди с опаской относился к этой затее, но альтернативы не видел. Он выдвинул строгие ограничения.

– Чтобы носу не высовывала из канцелярии до тех пор, пока я за вами не приду, – предупредил он. – И чтобы не прикасалась к телефону.

– Хорошо, – пообещала я, зная, что это тараф.

На следующее утро мы втроем отправились в школу на такси. Махтаб нервничала явно меньше, чем два предыдущих дня.

– Мама будет здесь, – сказал ей Махмуди, указав на стул в коридоре у дверей в канцелярию. – Она никуда не уйдет до окончания всех уроков.

Махтаб кивнула и позволила воспитательнице отвести ее в класс. На полпути она остановилась и оглянулась. Убедившись, что я на месте, она пошла дальше.

– Не уходи отсюда до моего прихода, – повторил Махмуди.

Время тянулось мучительно медленно. Я не захватила с собой ничего, чем бы могла заняться. Ученицы разбрелись по классам, и коридоры опустели; вскоре до меня донеслись звуки первого упражнения, с которого начиналось утро в каждом классе.

«Мааг барг Амрика! Мааг барг Амрика! Мааг барг Амрика!» И здесь было то же самое: официальная политика Исламской Республики Иран – «Смерть Америке!» – вдалбливалась в незрелые умы этих девочек, в том числе и моей невинной дочери.

Когда промывание мозгов закончилось и начались обычные уроки: учитель – хор, в коридоре стало тише. В каждом классе, включая старшие, учительница нараспев произносила вопрос, на который девочки все вместе отвечали заученным текстом. Здесь всех стригли под одну гребенку – самостоятельного мышления, пытливости, даже другой модуляции голоса не допускалось. Вот оно, школьное образование, которое в детстве получил Махмуди. Теперь мне стало гораздо яснее, почему большинство иранцев так доверчивы к властям. И почему им трудно принимать собственные решения.

В результате такого воспитания человек естественным образом встраивается в существующую иерархию: помыкает теми, кто стоит ниже его на социальной лестнице, и слепо подчиняется власть имущим. Именно эта школьная система породила таких, как Махмуди, стремившихся полностью подчинить себе свою семью, и таких, как Нассерин, покорявшихся воле более сильного существа – мужчины. Вероятно, именно школьное образование и сформировало целую нацию, безоговорочно – даже если ее посылали на смерть – повиновавшуюся аятолле – уму и совести народа. В таком случае, рассуждала я, какое же влияние оно может оказать на маленького, пятилетнего ребенка?

Через некоторое время в коридор вышла ханум Шахин и пригласила меня в канцелярию. Я ответила иранским жестом отказа – приподняла голову и поцокала языком. В этот момент мне был ненавистен вид любого иранца, а покорной женщины в чадре тем более. Но директриса настойчиво приглашала меня войти, разговаривая любезным, мягким тоном.

Я согласилась. На языке жестов ханум Шахин предложила мне устроиться поудобнее и спросила, не хочу ли я чаю. Потягивая чай, я наблюдала за работой присутствующих здесь женщин. Несмотря на злобный антиамериканский лозунг, который учителя обязаны были повторять с ученицами по утрам, они, казалось, были настроены ко мне дружелюбно. Несколько бесплодных попыток к общению ни к чему не привели.

Телефон стоял у меня под рукой, и мне нестерпимо хотелось снять трубку и набрать номер посольства, но я решила не делать опрометчивых шагов в первый день.

В канцелярии за тремя столами работало пятеро служащих. Директор сидела в углу и, похоже, ничего не делала. Другие женщины одной рукой перекладывали бумаги, другой – придерживали чадру. Время от времени одна из них вставала и давала звонок. Иногда они говорили по телефону. Но большую часть времени праздно болтали, и, хотя я не понимала, о чем идет речь, было ясно, что они сплетничают.

Ближе к полудню в коридоре раздался шум. В комнату ворвалась учительница, втащив за собой ученицу – от стыда та опустила голову. Учительница выкрикивала какие-то обвинения, часто употребляя слово «баад», что означает «плохо». Ханум Шахин и ее помощницы принялись вторить ей в один голос. Своими оскорблениями они довели девочку до слез. Во время этого скандала одна из помощниц куда-то позвонила по телефону. Через несколько минут в комнату влетела женщина с безумно горящими глазами – очевидно, мать девочки. Она стала кричать и тыкать пальцем в собственную дочь, разнося беззащитного ребенка в пух и прах.