Только с дочерью - [103]

– Нет, пятьсот.

– Триста пятьдесят.

– Пятьсот.

– Четыреста. Это моя последняя цена!

В тот самый момент в магазин вошел другой покупатель, ему понравилась картина с изображением Иисуса Христа, и он справился о цене.

– Пятьсот тумонов, – сказал владелец.

– Хорошо. – Он заплатил пятьсот тумонов и ушел.

– Берите пример, мистер, – сказал владелец первому посетителю. – Человек приходит, видит картину, она ему нравится, я объявляю цену, он платит и уходит.

Тот отвечает:

– Ладно, если вы распнете Хомейни на кресте, даю пятьсот.

Все рассмеялись, включая Махмуди.

На следующий же день мне позвонила Шамси.

– Бетти, – сказала она, – Элис прелестная женщина. Тебе надо с ней как можно ближе сойтись.

– Да, – согласилась я.

– А об Эллен забудь, – добавила Шамси. – Она человек конченый.

Мы с Элис регулярно виделись. Она была единственной женщиной из всех, кого я когда-либо встречала в Иране, в чьем распоряжении находилось такое роскошное изобретение, как сушилка для белья. Рулоны тканого мягчителя! Горчица!

Кроме того, у нее был паспорт, по которому она могла вернуться домой.

– Не вздумай сказать Шамси о том, что с тобой произошло в Иране, – предупредил меня Махмуди. – И ничего не рассказывай Элис. Иначе никогда их больше не увидишь.

– Хорошо, – пообещала я.

Он был удовлетворен моим ответом, надеясь на то, что проблема возвращения в Америку отпала раз и навсегда. Он одержал победу. Сотворил со мной то же самое, что Хормоз с Эллен.

И под честное слово он позволил мне свободно общаться с Шамси и Элис. На самом-то деле у него попросту не было другого выбора – если бы он попытался заточить меня в нашем новом доме, то не смог бы создавать видимость счастливого брака перед друзьями.

Несмотря на изменившиеся взаимоотношения Махмуди с его родственниками, мы должны были соблюдать определенные приличия. Ему не хотелось приглашать Баба Хаджи и Амех Бозорг на новоселье, но надлежало проявить уважение. Мы и так слишком долго оттягивали.

– Махтаб рано вставать в школу, она должна быть в постели не позднее восьми, так что приходите к шести, – сказал он сестре по телефону.

Она напомнила ему, что раньше десяти они никогда не ужинают.

– Меня это не интересует, – рявкнул Махмуди. – Или приходите к шести, или сидите дома.

Амех Бозорг, припертая к стенке, приняла приглашение.

Чтобы легче было перенести ее общество, мы пригласили также чету Хаким.

Я приготовила праздничный ужин, основным блюдом которого были блинчики, фаршированные курицей – самым почитаемым в Иране мясом. Поход на рынок принес удачу – впервые за все время в этой стране я наткнулась на брюссельскую капусту, которую слегка потушила с морковью и луком-пореем.

Баба Хаджи и Амех Бозорг вместе с Маджидом и Фереште пришли к восьми часам, что не явилось неожиданностью и было вполне приемлемым компромиссом. Вместе с Хакимами мы сели ужинать за наш обеденный стол.

Хакимы были людьми достаточно искушенными и легко приспособились, однако Баба Хаджи и Амех Бозорг, хотя и старались изо всех сил, с трудом справлялись с новой обстановкой. Баба Хаджи с недоумением воззрился на серебряный столовый прибор, не зная, как с ним обращаться. Я видела, что он никак не может догадаться, зачем ему дали матерчатую салфетку, и про себя возмущается нелепой расточительностью – мол, зачем это каждому отдельный стакан для питья.

Амех Бозорг ерзала на стуле, пытаясь устроиться поудобнее. Наконец она сняла со стола тарелку и уселась на пол в столовой, с удовольствием кудахча над брюссельской капустой, которую называла «маленькими кочанчиками Бетти».

Несколько мгновений спустя моя столовая превратилась черт знает во что. Брызги и крошки разлетались по всему столу, а когда гости зачерпывали пищу руками, изредка прибегая к помощи ложки, еда еще и сыпалась на пол. Махмуди, Махтаб и я спокойно ели, пользуясь столовыми приборами.

Когда ужин закончился – это произошло довольно скоро – и гости перешли в гостиную, Махмуди шепнул мне:

– Смотри, здесь сидела Махтаб. Ни одной крупинки риса не упало с тарелки ни на стол, ни на пол. И посмотри туда, где ели взрослые.

Мне незачем было смотреть. Я знала, что допоздна буду счищать рис – и не только его – со стен и ковра.

В гостиной я подала чай. Амех Бозорг добралась до сахарницы и, пересыпая ее содержимое – ложку за ложкой – в свой крошечный чайный стаканчик, оставляла на полу густые сахарные дорожки.

Однажды вечером мы пошли в гости к Акрам Хаким, матери Джамаля, того самого «племянника» Махмуди, который – сто лет назад – встретился с нами перед завтраком в остинской гостинице и сообщил нам новость о захвате посольства США в Тегеране. Здесь же присутствовала племянница Акрам Хаким, которая явно была чем-то расстроена. Я спросила у нее, в чем дело, и она на английском поведала мне свою историю.

В тот день она пылесосила квартиру, как вдруг ей захотелось покурить. Надев манто и русари и оставив дома двух дочерей – одной семь, другой десять лет, – она вышла за сигаретами в магазин через улицу. Она купила сигареты и возвращалась домой, когда ее остановил пасдар. Несколько блюстительниц закона втолкнули ее в машину и ацетоном стерли лак с ногтей, тряпкой – губную помаду. Накричав на нее, они пригрозили, что отправят ее в тюрьму.