Только позови - [61]

Уинч замолк. Он сам недавно понял, каково это — когда кончается жизненная энергия. Но привыкнуть к этому пока не смог.

— Черт! Можешь ты объяснить нормально или нет?

— У человека может быть сколько угодно выдержки и упорства… Но если у него вышла жизненная энергия — ему крышка.

От Стрейнджа Уинч тоже немногого добился, хотя разговор шел поспокойнее. Стрейндж напирал на другое: парень совсем пал духом.

— Я это давно у него заметил. Еще на Эфате началось, потом когда плыли. Он ведь с самого начала воюет с докторами. Сколько уже то же самое было — два раза. Ну да, теперь вот третий. И я все время думал, что это доконает его. Так оно и вышло. Совсем пал духом. Он же привык быть первым, сам знаешь…

— Это уж точно.

— Я хочу сказать, что ему лучше, когда он на виду, первый и все его уважают.

— Значит, пал духом, говоришь?

— Ну да, и давно. Лэндерс вот говорил с Карреном, хирургом, и тот сказал, что, мол, неправильный обмен веществ. Леший его знает, что это такое. Доктора и сами-то толком ни в чем не разбираются. Был один обмен веществ у человека, теперь другой. — Стрейндж умолк, потом пожал плечами. — Не знаю, просто не знаю.

Маловато, думал Уинч. Один говорит, вышла жизненная сила, другой — пал духом. А может, и то и другое? Ну, вышла, ну, пал… Кто в этом во всем разберется? Кто вообще способен разобраться? И в этом, и во всем другом?

Уинч старательно рассчитал время, когда лучше идти к Преллу. Он поговорил с санитаром в Прелловом отделении, и тот сказал, что самое подходящее время для посещения больных, как правило, утро, когда они отдохнули после ночи, но не очень рано, не сразу после подъема и еды, а попозже, перед вторым завтраком, потому что второй завтрак тоже отнимает силы. И у Прелла в это время самое лучшее состояние. Поэтому Уинч отложил визит на день, чтобы попасть в жилу. Он до сих пор не знал, что он скажет Преллу и чем поможет ему. Что скажешь парню, которого недолюбливаешь и которому вот-вот оттяпают ногу. Разве поднимешь ему дух и накачаешь жизненной энергией? Как ни крути, жизнь она и есть жизнь — лотерея, азартная игра. И люди играют в эту жестянку, как играют в футбол, или в шахматы, или покер. Играют до последнего, даже умирая. В конце концов, Уинч решил взять с собой Стрейнджа — в качестве успокоительного средства, что ли.

Прелл выглядел ужасно, сомневаться не приходилось. Он и отдаленно не напоминал того Прелла, которого Уинч в последний раз видел на Эфате в лазарете. Он лежал точно мертвец, раскинув руки и с поднятыми кверху на вытяжке ногами, как баба, которая вот-вот родит. Посиневшие ноги, лицо серо — лилового цвета, переходящего в черноту под ввалившимися глазами. Одни глаза — вот и все, что оставалось в нем живого.

И все же, увидев, кто пришел, он весь подобрался.

— Привет, старшой, — глухо сказал он откуда-то из недр кровати. — Пришел отдать последние почести?

— Привет, Прелл, — ровным голосом отозвался Уинч. Он заметил, как напрягся Прелл, и не давал себе воли. — Ну, как ты?

Игра, паскудная игра, всюду, со всеми. Бравада и храбрость, страх и стойкость, унижение и достоинство, подлость и порядочность. Но игра по-крупному, всерьез. Даже помешательство начинается с игры, а потом уж забирает всерьез.

— Радуешься, да? — Прелл еле выговаривал слова. — Пришел сказать: «я же говорил…»?

В затылке у Уинча будто вспыхнуло что-то, как зеленый свет зажегся, давая дорогу. Как зеленый взрыв, расчищающий от навалов путь. Он старался взять себя в руки и найти нужные слова, найти верный тон.

— А ты все так же хочешь, чтобы тебе сочувствовали, да? — Уинч слышал, как Стрейндж сзади шумно втянул воздух и замер в ожидании. — Все так же хочешь, чтобы тебя уважали?

Черные зрачки запавших Прелловых глаз засверкали зловещим блеском. В них затаилась жгучая ненависть.

— Это точно, — ответил он тихо. — Хочу, чтобы уважали.

Уинч долго ломал голову, стоит или нет сказать Преллу насчет идеи потянуть с операцией, которую они провернули с Александером. Пока что он никому не рассказал об этой затее, даже Стрейнджу. Дельце-то деликатное. Эти долболобы не научились держать язык за зубами. Наверняка кто-нибудь проболтается. А если слушок дойдет до полковника Стивенса и Джека Александера, тогда пиши пропало. Лопнет идея, как мыльный пузырь. Стивенс славился крутым нравом, и оттого старался ни при каких обстоятельствах не терять самообладания. Вдобавок ни Уинч, ни Стрейндж не знали, верно говорит Бейкер или нет. Поэтому Уинч молчал.

Но касательно Прелла он все же колебался: может, стоит сказать. Потом решил: нет, не надо. Сейчас он понял, что был прав, решив держать затею про себя. Не это нужно Преллу. Ему нужен противник. Противник, с которым надо воевать. А чтобы воевать, он должен видеть его перед собой. Чтобы никаких тонкостей.

— Небось думаешь, выкинут парня отсюда, сунут ему жестяную кружку, и пущай торгует солдатскими карандашиками, так, что ли? — сказал с койки Прелл.

— Да нет, они поумнее сделают. Дадут тебе пенсию и искусственную ногу. Чтобы по субботам топать в Американский легион и хвастать перед подонками культей и завирать, как ты храбро сражался на Тихом океане. Смотри только про отделение не проболтайся.