Только позови - [57]

— А сегодня не могли бы?

— Хорошо, попробую, — пообещал кардиолог.

Он пробыл в городе всего два часа и потом уже не покидал территории госпиталя.

В остальном житуха была вполне сносная. Если тебе надоело жить, сердечная недостаточность — вполне подходящий способ отдать концы, не хуже любого другого. Уинч, однако, не был убежден, что ему надоело. Наверно, пока еще не надоело, иначе он бы не завязал. Это очень полезно знать. Если надоест, надо начать пить, и все.

Когда в тот раз Уинч притащился в госпиталь, его сразу же уложили в кардиологическое отделение, начали пичкать мочегонными и сердечными лекарствами и замерять количества принимаемой жидкости и выходящей. Очевидно, постельный режим сам по себе был отличным средством для мочеотделения. Уже через сутки жидкости выходило в три раза больше, чем он принимал. В первую же ночь сделалось легче дышать. Его продержали в постели пять дней.

Диагноз звучал так: острая форма водянки. Иначе — скопление жидкости. Когда развивается сердечная недостаточность, сердце не справляется со своей работой, жидкость заполняет легкие, что ведет к дополнительной нагрузке на сердце, застою жидкости. Получается заколдованный круг, и человек как будто постепенно тонет.

В первую ночь был момент, когда он чуть было не загнулся. Все вроде бы затуманилось перед глазами, и, хотя Уинч не терял сознания, ему показалось, что он отделился от самого себя. Чудовищная усталость, изнурительный кашель, жуткое чувство, что не хватает воздуха и нельзя как следует вздохнуть. Все это как будто происходило не с ним, а с кем-то еще. И особой боли не было, только эти неприятные ощущения, которые словно копились вне его. Уинчу хотелось одного — заснуть, крепко — крепко, чтобы ничего не чувствовать. Врачи и сестры только раздражали его. Ему вспомнилось, как он подумал, что, может, это и есть то самое, смерть. Но ему не было страшно, ни вначале, ни потом. С самого начала не было страшно. Если вникнуть, ничего особенного. Даже приятно. Не то чтобы он действительно отделился от себя и мог наблюдать за собой со стороны, нет. По правде говоря, ничего он не мог «наблюдать». Но ощущение, что в нем еще какой-то другой «он», не проходило.

Потом ему тоже не было страшно. Просто разыгралось воображение, только и всего. Он вспомнил, как ему хотелось в какую-то минуту сказать им, что он сочинил для себя эпитафию:

«Не умер, а ушел. Двести долларов не взимать».

Пусть выбьют большими буквами на камне без указания имени. Как будто его и не было.

Когда полегчало, кто-то из врачей признался: «Я уж подумал, что конец». Уинч усмехнулся и ничего не сказал.

Сердце у него вовсе не раздулось с футбольный мяч, как предположил перепуганный молодой врач в «неотложке». Не безнадежен, как выразился один из медиков. Однако из всей этой передряги Уинч вышел порядком ослабевшим. Через пять дней ему отменили постельный режим и категорически приказали начинать двигаться.

Когда он встал на ноги, колени у него подгибались. Поганое состояние для нестарого и вчера еще крепкого мужчины. Зато другая его половина находила известное удовлетворение в том, что произошло, даже злорадно смаковала случившееся.

В постели он с удивлением заметил, как с него сходит лишний вес. Наверно, жидкость в тканях и в самом деле удерживала жир, как объяснили ему, и теперь, когда он мочился, жир выходил вместе с мочой. Последние пару лет у него мало — помалу намечалось брюшко. Сейчас оно пропало, живот снова сделался плоским, как доска. Под скулами наметились красивые впадинки. Буквально на глазах твердели дряблые мышцы на ногах, натянулась, становилась гладкой кожа на руках.

Во всяком случае, его переводили в Люксор. При условии, что он будет соблюдать диету, избегать физических нагрузок и не притронется к спиртному и сигаретам. Прекрасно, если на то пошло.

На другой день Уинч зашел к Д. К. Хоггенбеку и попросил ускорить оформление. Старина Д. К. устроил его на транспортный самолет, летевший в Люксор. Уинчу не терпелось попасть туда. Независимо от того, поможет он Преллу или нет.

Машина с военно-воздушной базы в Люксоре доставила его прямо к входу в госпитальное административное здание. Уинчу подумалось, что вот — ни комитетов по встрече, ни толпы выздоравливающих, собравшихся посмотреть, не приехал ли кто из знакомых. Он прибыл сам по себе. Уинч постоял посреди залитой ярким солнечным светом бетонной площадки, глядя на огромные двери. Он думал о безмозглом долболобе Прелле. Потом, подхватив зеленый вевеэсовский чемодан, поднялся по лестнице и вошел внутрь.

Всего шесть низких ступеней, но они сразу же дали о себе знать затрудненным дыханием и участившимся сердцебиением. Такое случалось с ним не первый раз, но все равно застигло его врасплох. И в то же время это придавало особую остроту ощущениям. Как будто в груди у тебя бомба замедленного действия, которая вот-вот взорвется. И от этого дороже становилась жизнь, каждый ее день и каждый вздох. Ты снова был как в бою.

Когда дежурный в регистратуре увидел опознавательную нашивку на груди у Уинча, он нахмурился и принялся отчитывать его за то, что он сам тащил чемодан. Уинч слушал и улыбался.