Только позови - [42]

Когда Стрейндж пошел к себе, Лэндерс провожал его повлажневшими глазами.

Стрейндж мог быть доволен собой. Однако если он думал, что его нехитрая терапия излечила Лэндерсову хандру, он заблуждался. Он приходил еще и еще, и они опять пили и опять веселились, но каждый раз, когда он уходил к себе, Лэндерс снова подолгу всматривался через окно в ночную темень. Над пшеничными полями Канзаса висела полная луна. Такая же печальная, как и он. Чем дальше, тем сильнее цеплялся Лэндерс за Стрейнджа. Когда колонна машин въехала на территорию Общевойскового госпиталя Килрейни, остановилась на плацу и начали выгружать раненых, Лэндерс, охваченный каким-то ребячьим страхом, думал только об одном — как бы не упустить Стрейнджа. Когда люди добровольно избирают себе исповедника, чтобы излить душу, они часто делаются рабами своего врачевателя. То же самое случилось и с Лэндерсом.

Прибывшие раненые смешались с толпой встречающих, и найти нужного человека в общей толчее было трудно. Лэндерсу помогли спуститься, он стал на землю, опираясь на костыли, и принялся лихорадочно искать глазами Стрейнджа. Откуда-то из толпы зевак раздался возглас: «Да это же Лэндерс!» Он оглянулся и увидел ребят из своей роты. Он смотрел на знакомые вроде бы лица и не узнавал их. Они казались другими людьми. Что-то изменилось в их облике, он не знал, что именно. Они были какие-то другие, не те старые товарищи по родной роте. Он едва успел помахать им рукой — с группой ходячих его повели крытой галереей к дальнему корпусу.

Когда через несколько дней ему разрешили одному выйти из отделения на прогулку, он узнал, что Стрейндж отбыл на короткую побывку в Цинциннати.

Глава девятая

Устройство на новом месте заняло целых шесть дней. У каждого оказалась масса всяческих дел, процедур, осмотров. Простейшая вещь отнимала уйму времени.

Для того чтобы пройти рентгеноскопию, раненому, способному, как Лэндерс или Стрейндж, передвигаться без посторонней помощи, требовался полный день. С утра пораньше надо было тащиться в рентгеновское отделение (где-то у черта на куличках, да еще не разыщешь его никак), занимать очередь и торчать там несколько часов подряд, а то и приходить снова на другой день. Пока, зажав в руке направление, ходячие терпеливо дожидались приема, санитары подвозили на каталках — их называли «мясными фургонами» — лежачих, тех пропускали без очереди. Медперсонал не успевал обслуживать всех. Так же трудно было попасть в лабораторию, чтобы сдать на анализ кровь.

Каждый больной подвергался тщательному венерологическому освидетельствованию. Каждый проходил полное зубоврачебное обследование. Кроме того, осмотры в самих отделениях. Каждого осматривал лечащий врач. Каждого осматривал хирург. Изучалась история болезни. Задавались вопросы, бесчисленные вопросы.

Новенькие быстро убеждались, что в госпитале действуют те же армейские порядки. Для удобства в армии оперируют большими группами однородных величин, в том числе — количеством людских потерь. Обеспечивая экономичность и эффективность на высшем уровне управления, такой массово — группировочный метод переносит затраты труда и времени ниже и ниже, пока наконец все потери сил и времени, вся бестолковщина и нервотрепка, неумение и ошибки не скопятся на единичном, индивидуальном уровне. То есть на каждом отдельном человеке. Это свойственно не только армии. Так функционирует любая крупная организация: промышленные предприятия, университеты, большие учреждения и больницы — будь то военные или гражданские.

Поскольку большинство прежде не испытало на себе такой метод управления, раненые думали, что это сугубо армейская штука, и, собачась, мирились с ним. И быстро понимали, что пребывание в госпитале не дает никаких послаблений.

Пять дней Лэндерс безвылазно просидел в своем отделении, а когда ему разрешили прогулки, он узнал, что Стрейнджа нет, отбыл в отпуск. Ему сказали, что в госпитале есть большая центральная столовая и там можно потолкаться среди народа, но ему это было ни к чему, благо все питались в своих корпусах.

Без Стрейнджа Лэндерсу не с кем было перемолвиться словом, и он снова впал в хандру.

Сам же Стрейндж быстро очутился на особом положении. Отчасти это произошло из-за характера его ранения, отчасти — из-за того, что из Цинциннати ему позвонила жена.

Не теряя времени, Стрейндж разузнал, как мог, всю изнанку госпитальных порядков. В госпитале было два главных хирурга — ортопеда, оба пришли с гражданки, и по счастливой случайности его назначили к более молодому и терпимому. По такой же случайности он попал в одно отделение с двумя парнями из его роты — с итальянцем Корелло из Мак-Минвилла и долговязым тощим южанином из Алабамы по имени Дрейк. Те не замедлили ввести его в курс событий и сплетен. Молодой подполковник — хирург, по слухам, был заядлым покеристом. Одно это внушало к нему уважение. Когда он в первый раз, делая обход, присел на кровать к Стрейнджу и помял ему ладонь, а потом, уперев руку в колено, поглядел на свет рентгеновский снимок, то покачал головой и скривился. Делать выводы, разумеется, преждевременно, но он опасается, как бы после операции рука не стала хуже. Придется подождать, провести дополнительные обследования.