Только остров - [10]
А жизнь оруженосца Витьки сложилась печально и обыкновенно. Он рано женился, работал на автобазе шофером, потом купил фуру, чтобы заняться частным извозом, попал под крышу местных милиционеров, которые обирали его как липку, стал пить, жена забрала дочку и уехала к матери в Бологое, Витька продал сначала фуру, потом пропил и квартиру, стал бомжевать и теперь летом побирался у магазина, а зимой обирал плохо закрытые дачи, включая Мишину, разумеется.
А Мишина дача, верно, зимовала, едва запертая, на один замок на веранде, который открывался ногой. По Мишиному разумению, на даче брать было ровным счетом нечего. Верочка, впрочем, этого мнения не разделяла, не досчитываясь по весне кастрюлек, ложек и плошек. Да и Миша изумлялся, когда обнаруживалось, что за зиму с веранды дивным образом исчез диван, испарилась старая, чуть не школьных времен любимая стеганая тужурка, а как-то оказался выдран с мясом электрический счетчик.
Ни отцовской, ни его собственной предприимчивости не хватило даже подвести вовремя магистральный газ, да что говорить, если по сей день они летом живут с Верочкой с удобствами на улице. Но зато, зато у них выжил сад, впрочем, не плодоносивший; лишь последним летом две пожилые сливы вдруг бурно разродились, засыпали желтыми плодами все дорожки и всю траву перед домом, да старый конский каштан, начиная с июля, бомбардировал жесткими зелеными плодами жестяную крышу веранды. В саду поселились стайка соек и беличья семья; жили ежи, а на крыльцо приходила столоваться соседская кошка.
С этими сойками вышло забавно. Сколько себя помнил Миша, никаких соек здесь в помине не было, но Верочка как-то привезла из Москвы книжку какого-то новомодного японца, Миша в островной литературе остановился на Мисиме, все читают. Книжка звалась претенциозно – Хроники Заводной птицы. После прочтения Верочкой этого сочинения в саду и появились сойки. И принялись кричать скрипучими механическими голосами. Они были рыжие, с хохолками, с плоскими темно-синими хвостами, с голубой полосой на боках. И Миша лишний раз убедился, что не только написанное определяет жизнь, но и прочитанное.
Миша терпеть не мог далеко уезжать от дома: на этом самом Крите он просто извелся, Верочка боялась – не заболел ли. Дело в том, что Миша совсем не умел не работать. А для его работы нужны были книги, хоть небольшая, но библиотека. Верочка же настаивала на отдыхе, что для Миши было равносильно пытке. Помнится, в Грецию Верочка взяла для него из Москвы «Волхва» какого-то англичанина, все читают. И уж на что Миша был человеком кабинетным, но, когда он дошел до места, где герой подцепил сифак, забросил книженцию: переводчик не живал на подмосковных дачах, потому что кто ж из старожилов Поваровки не знает, что бывает трипак, а бывает сифон – запишите телефон, некачественный перевод. И Миша еще больше затосковал, как Одиссей на острове у Калипсо, глядел с отвращением на жуковское винопенное – наверняка переводил с немецкого – море и неопрятные, загаженные туристами античные руины… И Верочка смирилась, лето теперь они всегда проводили на даче, куда свои книги Миша таскал рюкзаками.
С годами они с Верочкой стали мало говорить друг с другом, понимали без слов, и давно прошли те ночи, когда до утра болтали взахлеб, много смеялись и подчас даже тихонько пели. Сидя на кровати и прислонившись спинами к стене. Пели, разумеется, Окуджаву, которого так любила Верочка и который Мишу оставлял равнодушным. Разве что это, из раннего: «а нам плевать, а мы вразвалочку, покинув раздевалочку…» или «за что ж вы Ваньку-то Морозова, который кидал в Пекине сотни, циркачке чтобы угодить», для Миши все это была такая же экзотика, как какое-нибудь гумилевское если будете в Брабанте…
Мише было очень даже понятно сказочное «жили долго и счастливо и умерли в один день». А нынче тем более стало внятно. И не в том дело, что долго и счастливо, а именно что в один день. Потому что для оставшегося, припозднившегося, потеря другого будет неизбывным мучительным повседневным горем.
С долгим временем, прожитым вместе, Миша, вполне в соответствии со сведенборговским Учением о Соответствиях, умудрился разглядеть в Верочке все планеты, включая их собственную, горы, моря, минералы, деревья, травы, цветы, животных, рептилий, птиц, рыб, червей и насекомых, машины и самолеты, города, дома, запахи и звуки. Короче говоря, все знаки, которые суть зашифрованные образы иного мира – Нового Иерусалима, куда и ведет последних рыцарей духа их вседневный Крестовый поход.
Когда Миша читал в больнице прихваченного из дома Толстого, ему не требовался аутентичный текст Евангелий: Иоанна он знал почти наизусть и фрагментами – Луку и Матфея. Марка не любил, а потому и помнил неважно.
Эта работа уже старого Толстого, на вкус Миши Мозеля, вообще говоря, была ненужной уже по поставленной задаче и оставляла странное впечатление – начетничества. Во-первых, сама идея сличения Евангелий представлялась Мише лишней, ибо уже была выполнена, и любой читатель может найти в Синодальном издании указанные к каждому стиху параллельные места. Вовсе ложной кажется идея слияния четырех текстов разных авторов – в один. И уж подавно отдает гордыней попытка перевести канонический церковный текст русского Писания не на русский, даже обиходный, но на язык толстовский.
