Только одной вещи не найти на свете - [76]

Эстебану почудилось, будто они с сеньоритой Остманн здесь не одни и все эти затаившиеся наблюдатели тоже интересуются ужасными и волнующими событиями, которые происходили когда-то в этом самом доме. На пороге нового зала, охраняемого безруким арлекином, Эдла Остманн приостановилась и сказала:

— В венецианском манускрипте содержалось не только заклинание, там имелись еще и точные указания касательно того, где и как заклинание следует произносить. Но на пьедесталах нет и намека на это, так что мы вправе предположить, что стихи и текст на неизвестном языке несут в себе некий ключ. Честно признаюсь, я понятия не имею, какая связь существует между тем и другим и какой это язык. Книги знаменитых демонологов пестрят отрывками на неизвестных языках, на которых эти мудрецы пытались сообщаться с дьяволом и бесами: загляните в труды Тритемиуса или Джона Ди. В то же время остальную символику с пьедесталов нетрудно расшифровать. Вы, разумеется, заметили, что у левой ноги каждого ангела помещено маленькое существо — лев, орел, человек и бык. В Книге Иезекииля — первая глава, стихи с пятого по тринадцатый — есть описание четырех крылатых человекоподобных животных: у каждого четыре лица, центральное — человеческое, с правой стороны — лицо льва, с левой — лицо тельца, а над всеми тремя — орлиное. В Апокалипсисе чудовища появляются вновь, теперь это — человек, лев, бык и орел с крыльями, усеянными глазами. Комментаторы не сошлись во мнении относительно этих созданий, в своих толкованиях они говорят то о неявном присутствии Бога, то о способности дьявола преображаться; помещенные рядом с бронзовыми ангелами, они служат антагонистами четырем евангелистам: символика этих существ видится и в символике четырех евангелистов. Что касается хромоты, то во всех примитивных культурах физический изъян почитался знаком извращенности: в Книге Царств рассказывается о том, как жрецы Ваала хромали, исполняя ритуальный танец, а в Книге Бытия — о том, как ангел, сражаясь с Иаковом, повреждает жилу в ноге. Сатана охромел, упав с Небес на Землю.

Наконец они зашли в маленькую квадратную. комнату, где уже не увидели ни одной куклы на стенах, покрытых типично лиссабонскими голубыми изразцами с характерным растительным орнаментом или гротескными изображениями, какими, как правило, отделывают притолоку в кондитерских. Но здесь изразцы образовали настоящий город — бледно-голубой город, который казался призрачным, ирреальным, как театр марионеток. Голубые домики жались друг к другу, создавая террасы, а длинные гирлянды слепленных меж собой фасадов напоминали фантастическую оперную декорацию. Дворцовые перистили сменялись фронтонами академий, затем шли арены с трибунами, за ними — голубые крытые галереи, которые робко высовывались из-за балюстрад военных школ. А в центре каждой стены этого удивительного зала была изображена маленькая круглая площадь, приютившая едва различимую фигурку с едва намеченными крыльями и вывихнутой ногой, а рядом — некое существо. Этот амфитеатр, окружающий их, этот таинственный голубой мир точно повторял иллюстрации в книге, фрагменты из которой Эстебан пытался перевести и по страницам которой Алисия блуждала, спасаясь от удушающих ночных кошмаров. Этот Новый Вавилон, нарисованный на стенах, пустил корни в сердце дома, населенного марионетками. Впервые Эстебан созерцал город собственными глазами, а не представлял его по сбивчивым описаниям Алисии. Он как зачарованный двигался вдоль стен, останавливаясь у каждого рисунка. И только тут ему яркой вспышкой открылся истинный смысл собственного визита в Лиссабон: он приехал сюда, чтобы увидеть этот потаенный, невероятный город. Севилья и Лиссабон — отражения, маскарадные облачения, смехотворные толкования архетипического, идеального города, который Алисия исходила вдоль и поперек и который теперь явился Эстебану во всей своей притягательности. Новый Вавилон был столь же реален — или даже более реален, — чем все те смутные города, где Эстебан влюблялся, по которым бродил, которые стали главами его недолгой пока еще и скромной жизни, утекающей куда-то, как вода. Он вспомнил сказку из «Тысячи и одной ночи» (опять и опять литература): там человек спит во дворике своего дома под пальмами и видит сон, будто в каком-то далеком городе в некоем доме зарыт клад; он едет в этот город, отыскивает нужный дом, но хозяева гонят его прочь; тогда он описывает хозяину свой сон, а тот с издевкой советует пришельцу не верить снам: ему самому каждую ночь снится дворик с пальмой, где зарыт клад. Клад и вправду находился в доме того, кто совершил путешествие, но чтобы узнать об этом, ему пришлось проделать дальний путь. Эстебан проехал пятьсот километров, чтобы вникнуть в суть видений Алисии.

— Новый Вавилон, — сказала Эдла Остманн, делая широкий жест и словно представляя ему весь дом. — Именно в этом зале Заговорщики проводили свои сборища. Первый камень дома был заложен в годы властвования Борджа. Ужесточение репрессий в Италии оставило им единственный выход: тайком перебраться в другие широты. Они нашли вдохновение в выдумках Фладда и Бруно, которые утверждали, что силой мысли могут построить воображаемые города, дабы укрепить собственную память. И вот новые Заговорщики принялись, пользуясь силой коллективного воображения, расширять Новый Вавилон, который вы здесь видите. Они работали над этим каждую ночь — раздвигали и раздвигали границы, каждый вносил в строительство что-то свое: статуи, балюстрады, дворцы, мосты. Ночью первого ноября тысяча семьсот пятьдесят пятого года собрание проводилось в доме маркизы Стэнхоуп, и это было особое собрание: Заговорщики присутствовали при родах папессы — ребенок был зачат ею якобы от самого дьявола. Землетрясение погубило и мать, и дитя, да и всех присутствующих, за исключением двоих. Игнасио да Алпиарса был лишь ранен, но, несмотря на это, прибежал сюда. И обнаружил, что его носорог умер.