Только одна ночь - [47]

«И в самом деле, — думал Скорняков, — умного, знающего дело специалиста провели, как воробья на мякине. Видимо, его почаще подправлять надо. Сами с усами, положился на АСУ. Нет бы и старый способ могли пока кое-где использовать. АСУ! ЭВМ! Панацея от всех бед! Вот оно в чистом виде шапкозакидательство! Отвык заниматься черновой работой. Симпозиумы по АСУ, коллоквиумы по автоматике. Все это надо, но не в ущерб главнейшему нашему делу — быть в постоянной готовности днем и ночью от роты и до высшей инстанции».

— Обстановка была неясная и противоречивая — согласен. Вы же должны знать, что в некоторых ситуациях АСУ может дать ложный эффект. Ввели неточную или неполную обстановку — жди неправильных выводов и предложений. Иногда у меня закрадывается сомнение в достоверности выводов, которыми вы оперируете, ссылаясь на АСУ. После исчезновения разведчика вы даже не переговорили с локаторщиками. Я полагался на вас, надеялся на ваш опыт. Это моя ошибка. Теперь, извините, придется сделать переоценку.

Скорняков умолк, остановившись в самом дальнем от Лисицына углу; он все больше сознавал, что наступил конец их доверительным отношениям, которые зародились еще тогда, когда младший по возрасту Скорняков, только что принявший полк, старался увидеть и услышать опытного Лисицына, уже командовавшего дивизией. Вспомнилась и та трудная в его жизни ночь, когда Лисицын спас Скорнякова, допустившего опрометчивость и едва не погубившего людей. «Он же помог тебе в свое время, — кто-то будто шептал на ухо Скорнякову, — помоги и ты ему. Теперь от тебя зависит — быть ему выдвинутым по должности и стать лауреатом или остаться на месте».

Лисицын беспокойно завращал подвижными, полными тревожного блеска глазами, словно ища чего-то, потом встал, нервно прошел по комнате и принялся рассказывать о том, что довелось испытать в недавнем прошлом. Он много говорил о своей работе над АСУ, о трудностях взаимоотношений с промышленниками, о том, что не хватает целеустремленных в государственных делах людей, на которых во всем и всегда можно положиться. Говорил долго, несколько раз начинал оправдываться («не доглядел», «не учел»), пытаясь как-то смягчить случившееся и вызвать у командующего сочувствие.

Скорняков слушал терпеливо, не перебивая, но, чем больше говорил Лисицын, тем быстрее в нем рос протест почти всему услышанному. Он ощущал неискренность Лисицына и унизительно-просящий тон всего объяснения, будто он, Скорняков, собирался передавать дело в прокуратуру. Теперь, когда между ним и Лисицыным возникла трещина, которая ширилась, отдаляя их друг от друга, он думал о нем так, будто Лисицын скоро исчезнет навсегда, уедет далеко-далеко со своим самомнением и самоуверенностью.

Он посмотрел на сгорбившегося, потускневшего Лисицына, и ему стало жаль его. Жену потерял, сын забулдыга, здоровье пошатнулось, подчиненные не любят. Скорнякову даже захотелось чем-то помочь ему. Действительно, взвыть можно от всего этого… Столько ему довелось за последнее время пережить — другому и за всю жизнь не доведется. А ведь каким орлом был!

Этап за этапом раскрывая ошибки Лисицына, Скорняков дотошно «прокручивал пленку времени». Он не просто нанизывал отдельные факты совершившихся событий, а объективно исследовал их причинность.

Лисицын догадывался, о чем сосредоточенно думал умолкнувший Скорняков, связывая его молчание в первую очередь с собственными ошибками и его, Лисицына, поведением в минуты стрессовой ситуации, когда РЦ шел к зоне. В нем накапливались и росли обиды («работал на АСУ, никто не хотел браться — я взялся», «диссертацией упрекнул — помогли люди, но я их отблагодарил»). Он подумал о том, что, может быть, не следовало бы браться за «Сапфир», о потерянном времени («в академию приглашали — докторскую бы защитил») и затравленно посмотрел на Скорнякова, почувствовал себя закованным в этих толстых железобетонных стенах командного пункта.

Допив чай, Скорняков поднялся и вышел. В комнате стало тихо; мягкий свет с потолка и стен высвечивал бледную зелень пушистого паласа, горбившегося от небрежно сдвинутого кресла, стоявшие в беспорядке стулья, лужицу под блюдцем на сдвинутом с места полированном столе; в воздухе стоял запах кофе и еще чего-то знакомого Лисицыну, то ли яблок, то ли варенья; он не слышал своих шагов — слабые звуки поглощались густым ворсом. Ему стало неприятно от этой тишины, и он попытался себя успокоить, забыть услышанные упреки, досадный промах в оценке первой отметки на экране локатора. Может, погорячился командующий? Остынет, глядишь, по-другому посмотрит на все, что произошло. Ну, ошибся, поспешил — с кем не бывает. Работать-то придется вместе. Когда-то Скорняков серьезно ошибся, едва людей не погубил в пургу. Всех бы замело — трое суток буран свирепствовал. «Помогите, Петр Самойлович… Может, забыл ту февральскую ночь, товарищ Скорняков?..»

Идти на КП не хотелось, да и незачем — работа шла полным ходом, и, пока офицеры не обобщат материалы контроля и не подготовят выводы, делать там нечего.

На анализ и обобщения уйдет, пожалуй, часа полтора-два, можно обмозговать все, собраться с мыслями.