Только одна ночь - [29]

— Не совсем вы правы, Петр Самойлович, я хочу представить себе человека, каким он станет в двадцать первом столетии. И — не получается. Сложно все стало. К сожалению, далеко не все делается для того, чтобы в будущем жили только хорошие люди.

— У людей все больше стремление к потребительству растет, — вступил в разговор Седых. — Все чаще дефицит человечности проявляется. Грубость. Цинизм.

— Скоро по потребностям будут люди жить, — не без сарказма добавил Лисицын.

— Имеется в виду — здоровые потребности.

— Какие там здоровые, Анатолий Павлович! Очереди на машины, на дорогую импортную мебель!

— Тут вы правы, — примирительно произнес Скорняков. — У кого-то читал, что цивилизация в подлинном смысле слова состоит не в умножении потребностей, а в свободном и хорошо продуманном ограничении своих желаний. Люди же нередко уподобляются накопителям, стараются побольше затащить в свои норы. Личное все чаще довлеет над человеком. И о детях своих должным образом не беспокоимся, — продолжал Скорняков. — И я, и вы, Петр Самойлович, и ты, Евгений Николаич.

— Что вы имеете в виду? — спросил Лисицын.

— Недавно попросил вас сходить по приглашению директора в эту школу, тем более — в ней дочь ваша учится, а вы что мне ответили? «Увольте, товарищ командующий. До школы ли мне!»

— Было, было, — поторопился сгладить обстановку Лисицын, — виноват, виноват.

— Тем более — там и дел-то на час: перед ребятами выступить да кое в чем помочь. Твое выступление, Евгений Николаевич, — повернулся Скорняков к полковнику Седых, — вызнало у мальчишек бурю восторга, они были восхищены, когда ты для школьного музея высотный костюм подарил. Но когда, друже, все это было? Забыл? Я тоже.

— Вы же видите, Анатолий Павлович, то полеты, то учения, то проверки… — начал было оправдываться Седых, но Скорняков жестом остановил его:

— Не надо.

— Так никто и не пошел? — спросила с болью в голосе жена Лисицына.

— Пришлось самому идти. Стыдно было не прийти! Стыдно!

Разговор пошел о воспитании детей, о добром к ним отношении, о том, что они постепенно физически трудиться перестают, о счастье, когда дети радуют.

— Вот вы, товарищ командующий. — Лисицын воспользовался паузой в разговоре, — все о добре. Мне думается — не совсем вы правы. Одним добром людям не поможешь. Человек, на мой взгляд, поможет людям лучше, когда более умен, чем добр.

— Зачем же противопоставлять ум добру? Ум — это ум, а добро есть добро.

— Излишек добра тоже вредит. Добро должно сопровождаться строгостью. — В голосе Лисицына зазвучал металл. — Покойница Игоря баловала, по головке гладила. И упустили парня. Почему? Строгости не было. В воспитании строгость прежде всего нужна. Отец мой был очень строг, и все дети выросли, людьми стали. Правда, рука у него была тяжелая — детей часто бил.

— А мой отец, — не соглашался Скорняков, — нас, детей, никогда пальцем не тронул, а тоже все людьми стали. Не битье определяет сознание. Дело глубже и сложнее. Родители наши сами уважали своих отцов и матерей и нас воспитывали в том же духе. Я не мог назвать бабушку на «ты». — Скорняков снова отца и мать вспомнил.

Если человек помнит людей, его родивших и воспитавших, детям своим о них с гордостью рассказывает, чтобы и они, когда будут детей своих иметь, рассказали о бабушках и дедушках, то в детских душах навсегда останется это теплое отношение к родителям, а в этом и виден смысл вечности жизни. Человек, осознавший себя в родстве с предками, почувствовавший себя продолжателем рода своего, сильнее и Родину любить будет, и сердце у него добрее станет.

Распрощались возле дома, жили в разных подъездах, сначала ушли супруги Седых, затем Лисицыны. Жена Лисицына — Вера Сергеевна долго жала Скорнякову руку; он задержал взгляд на ее лице и мысленно, в который уже раз, отметил: «Красивая женщина». Это заметила жена Скорнякова, Ирина Петровна, незаметно тронула его за рукав, он усмехнулся, взглянул на жену. Вроде бы недавно впервые встретились, а сколько воды утекло с тех пор…

Впервые они увиделись, когда капитан Скорняков, приехав к родственникам в отпуск, заприметил на рыбалке голенастую, стоявшую на берегу с удочкой в руках девушку. Его удивило, что она оказалась у реки в такую рань. Нужно быть настоящим рыболовом, чтобы подняться чуть свет. Все его попытки познакомиться с девушкой оказались безуспешными.

— Не теряйте времени — я сама! — отрезала она, когда Скорняков предложил помочь распутать леску.

«Характер», — подумал он, убираясь, несолоно хлебавши на свое место. И только к полудню, в конце рыбалки, у девушки крючок зацепился за корягу, она приняла его предложение о помощи. Скорняков разделся, залез в холодную воду и отцепил крючок.

Вернувшись домой, спросил о ней у матери.

— То Иринка Рябова. Студентка из Москвы, — ответила мать.

Они стали встречаться, сначала редко, потом, к концу отпуска, каждый день. Договорились писать письма… Дружба переросла в любовь, и однажды, снова встретившись в родной деревне, они пошли в луга. Долго ходили, взявшись за руки по густой, по-летнему теплой траве, пока не начался ливень. Спрятались в копне сена. Толя почувствовал, как ударила в голову кровь. Он обнял Ирину и поцеловал в крепко сжатые губы. Ирина вырвалась и отвесила ему звонкую пощечину и убежала, по-детски показав растерявшемуся Толе язык…