Только одна ночь - [14]

— Зачем? — несмело спросил Женя.

— Там узнаете! Там вам покажут кузькину мать с горбинкой!

— Почему с горбинкой? — вырвалось у Жени.

— Поговори, Седых, поговори. Там, — он кивнул в сторону отдельно стоявшего небольшого домика, — наговоришься. Какого черта вы на посту делали, если в колодце обнаружили дохлую кошку?

Неприятная история с кошкой произошла в тот самый час, когда Женя спал, укрывшись вытертой шинелькой. Московское начальство в окружении сопровождавших, выйдя из казармы, остановилось возле сруба: кто-то предложил испить свежей колодезной водицы. «Родниковая. Чистая как слеза». Опустили ведро, зачерпнули воды, подняли, поставили на сруб. Генерал-полковник подошел поближе.

— Что это? — спросил он.

Все замерли. Всякое бывало, но такого… Такого еще никогда не было.

Офицер штаба капитан Углов, прозванный курсантами за худобу, высокий рост и длинные руки Паганелем, встретил курсанта Седых официально, стараясь быть как можно строже.

— Ты бросил кошку в колодец? — услышал Женя, как только закрыл за собой дверь. — Зачем ты это сделал?

Женя, удивленный вопросом, попытался улыбнуться; он никогда не думал, что этот нелепый случай закончится для него плохо, и поэтому относился к вопросам капитана как к чему-то несерьезному; он впервые оказался в этой накуренной, обклеенной серыми обоями комнате и, кроме чувства стеснения, вызванного первым посещением, ничего не испытывал; слышал от курсантов, что кого-то вызывали, с кем-то беседовали, но это было давно, а когда встречался с Паганелем, то отдавал ему честь, прикладывая руку к пилотке, и проходил дальше.

— Будем молчать? — Углов поднялся из-за стола, загородив собой узкое окошко, подошел к Жене и долго всматривался в его лицо; капитан подозревал во всей этой гнусной истории чьи-то происки…

Углов получил задание найти виновников в самые сжатые сроки. Естественно, первыми должны нести ответственность часовые; если и был злоумышленник, то он, конечно, не невидимка и проникнуть к колодцу мог только через охраняемый пост. Терпение офицера иссякло, и он, взяв лист чистой бумаги и карандаш, предложил Жене изложить все на бумаге.

— Я кошки в колодец не бросал, и писать мне не о чем, — ответил Седых.

Углов не привык, чтобы с ним так разговаривали.

— Вы будете писать объяснительную, курсант Седых! Я заставлю вас!

— О чем писать?

— Пишите все, как было: кто инструктировал караул, кто был разводящим и так далее. Предупреждаю: все, как было!

Через четверть часа Женя поднялся со стула и подал лист бумаги офицеру.

— Это все?

— Все. Разрешите идти?

— Пока идите. С таким отношением, думаю, что мы еще встретимся. — В голосе Углова открыто звучала угроза, но даже и после этого Женя не подумал, что над ним повис дамоклов меч.

Вскоре его вызвали снова. Все это выглядело так нелепо, что он не выдержал, улыбнулся. Углов разозлился:

— Ты у меня доулыбаешься, Седых! С завтрашнего дня тебя отстранят от полетов. А потом посмотрим. Будешь упираться или сознаешься и чистосердечно раскаешься? Ты не мог не знать, кто это сделал.

«При чем здесь полеты?» — растерялся Седых.

Оказалось, что капитан Углов слов на ветер не бросал. Вечером Женю остановил Толя Скорняков, взял за рукав, отвел в сторону.

— Держись, Женя, — тихо произнес он, — тебя только что вычеркнули из плановой таблицы. Сказали — приказ сверху.

Женя ошалело повел глазами, будто не узнавая друга, сцепил зубы и, покачиваясь из стороны в сторону, бросился бежать. Толя догнал его, схватил за плечи, но Женя вырвался, упал на траву и застучал по земле кулаками. «За что? За что?»

Слезы неудержимо лились из его глаз, и он, размазывая их по лицу, катался по траве, стучал от бессилия кулаками, бился головой о землю, мучаясь от удушья. В груди нестерпимо жгла обида. Все он был готов перенести, любое, самое строгое взыскание, но только не отстранение от полетов. Это — конец! Конец мечте!..

На следующее утро Женя едва поднялся с койки. Куда идти? У кого просить защиты? Подавленный и разбитый, он все еще надеялся на чье-то благосклонное отношение к нему, пошел к командиру эскадрильи майору Байкалову и попросил помощи и совета. Тот долго молчал, стараясь не встречаться с Женей взглядом. Что он мог сказать курсанту, что посоветовать? Есть такие обстоятельства, когда человек бессилен. На фронте, в бою, все было ясно: впереди «мессер», в его кабине враг, и ты обязан его сбить. Или идет девятка «юнкерсов» бомбить наш передний край. Ты обязан костьми лечь, но не допустить вражеские бомбардировщики к нашей передовой. Крутись ужом, падай соколом на врага, рази его из всех точек, но не пропусти. Прозевал мгновение — по тебе ударили, не успел отвернуть машину — думай о том, как самолет спасти и как «юнкерсов» отогнать. А уж когда горит твой «як» и кабина полна дыма, то пора подумать и о парашюте, если все «юнкерсы» ушли на запад, а если один из них остался — бей его своим крылом или всей машиной, иди на таран…

Что сказать курсанту Седых? Отмолчаться — совесть не позволяет. Посоветовать писать? А куда? Какая инстанция приняла такое жестокое решение? Что делать? Конечно же, не Седых бросил кошку в колодец… Говорят у него в биографии какой-то непорядок, с отцом что-то было еще до войны. Но его отец воевал, погиб под Сталинградом. Да и при чем здесь сын?.. Комэск Байкалов сам многого не понимал в то время и не раз свои сомнения высказывал вслух, среди летчиков. Но однажды командир полка вызвал его к себе в кабинет и строго предупредил: