Только о кино - [69]

Николай Иванович Рыжков звонит мне и спрашивает: "Что там у тебя с кинематографистами?" Я объясняю: собираются бастовать, поскольку нет постановления. Рыжков засмеялся, говорит: "Я только что беседовал с бастующими шахтерами, так что с удовольствием и с нашими кинозвездами сел бы побеседовать. Ну, какие у тебя предложения?" Рассказываю про первую проблему. "А что ты предлагаешь?" Вместо формулы "общественно-государственный кинематограф" предлагаю другую - "общественно-государственное управление кинематографом". Тогда все становится на свои места, управление может быть и государственным (Госкино и другие ведомства), и общественным (Союз и другие такого рода организации). "Ладно, - говорит Рыжков, - приходи ко мне, посмотрим документ вместе". И вот произошел случай, в истории Совмина небывалый: на подпись главе правительства несут два варианта документа. Один чистый, на гербовой бумаге, а другой с поправками. Входим мы - Михаил Серге-евич Шкабардня, управляющий делами Совмина, представитель юридического управления, и я - к Рыжкову. Я понимаю, что поскольку мои аргументы, уже высказанные и Шкабардне, и юристам, исчерпаны, мне теперь надо молчать и надеяться на судьбу. Сели за стол. Николай Иванович берет документ, читает строку со словами "общественно-государственный кинематограф". Сам правит, добавив слово "управление". Все, сняли вопрос. Дальше. А что дальше? Ему объясняют: "Николай Иванович, вы ведь подписали постановление ЦК КПСС и Совета Министров о том, что нельзя заниматься кооперативной деятельностью в кинематографе". "Подписывал-то я, но редактировал не я. Я просил ЦК, просил его однофамильца, - говорит Рыжков, показывая на меня и имея в виду секретаря ЦК Вадима Медведева, - поддержать меня. Нас же стали за запрет кооперативной деятельности в кинематографе бить особенно ожесточенно, даже больше, чем за ее запрет в других сферах. Я просил их: ну поддержите, ну объясните свою позицию, что вы все валите на правительство! Никто меня не поддержал. Вот черта с два я теперь буду с ними советоваться". И все взял на себя. Для меня это был пример раскрепощения, распрямления человека из-под гнета догм, которые десятилетиями считались незыблемыми. Как бы дальше ни сложилась его политическая судьба, скажу, что Рыжков - это политик, с которым можно не соглашаться, но которому всегда можно верить.

В постановлении, однако, был обойден вопрос о кооперативной деятельности в прокате, прямо говоря - о частном прокате. По этому поводу потом пришлось выслушать много критики, говорили, что в проекте якобы были какие-то совершенно замечательные предложения по прокату, а Рыжков их вычеркнул. Неправда, ничего замечательного там не было. Была романтика и волюнтаризм новой модели: мол, все будет, как раньше, но только лучше. Государство по-прежнему будет тиражировать фильмы, и были даже введены категории фильма массового и фильма элитарного.

Впрочем, если умолчание о кооперативной деятельности в прокате было ошибкой или упущением постановления, то жизнь это - скорее к сожалению, чем к счастью - исправила очень быстро. Вскоре уже не потребовалось никаких специальных постановлений, решений и разрешений, чтобы появилось огромное количество карликовых или крупных, однодневных или длительного пользования прокатных фирм, которые активно занялись извозом западной продукции на наш экран. К сожалению, Госкино СССР не смогло предложить ничего конструктивного по этому вопросу. С правовой точки зрения страна была не готова к встрече с диким рынком.

Когда волею судеб мне в числе других и, конечно же, с Союзом кинематографистов, который к 1992 году возглавляли Сергей Соловьев и Игорь Масленников, пришлось заняться делом возрождения отрасли и, в частности, Госкино России, мы обнаружили правовую пустыню. Вопросы налогового регулирования, защиты собственности, нравственной цензуры, проблемы продвижения фильмов - ничего из этого не было даже намечено старым Госкино. Ну, впрочем, что же винить Госкино?

Нет нужды подробно комментировать, как выдыхался Советский Союз. Горбачев терял кредит доверия. Набирали силу союзные республики, в первую очередь, конечно, Россия. Борис Ельцин и его сторонники шли триумфально. Помню радость, царившую в кулуарах Верховного Совета СССР, когда с заседания Верховного Совета России пришла весть, что Ельцин избран председателем Президиума ВС РСФСР. Замечательную фразу бросил один из популярных в те годы хозяйственников, которые составляли опору перестройки: "Наконец-то хотя бы в России будет порядок".

Из советских же структур порядок уходил, как вода в песок. Тень финансового дефицита нависла над страной. Я сужу об этом по почте. Странно было читать обращение учителей из маленькой районной музыкальной школы к Председателю Совмина СССР с просьбой помочь купить им рояль. Видимо, больше уже никто помочь не мог. При том, что у Николая Ивановича была блистательная команда профессионалов-управленцев. Недаром многие из них после некоторого периода опалы за службу в советских общесоюзных учреждениях были привлечены на работу и в аппарат Белого Дома, и в администрацию Президента. Но суть дела от этого не менялась. Рыжков и его правая рука по вопросам экономики Леонид Иванович Абалкин уже были в цейтноте. В союзную власть верили все меньше. Поэтому позволю себе высказать такое суждение. Решения в Беловежской пуще не были акцией внезапной, скорее это было подведение итогов ползучего процесса, который пронизывал все структуры верховной власти бывшей империи.