Только моя Япония - [10]

Сам же поминальный обряд нехитр. Он напоминает день поминовения всех усопших. Я наблюдал его на одном огромном кладбище в крупном городе, где у входа почему-то воздвигнуты гигантские, в натуральную величину, реплики голов с острова Пасхи. Хотя они тоже, вполне очевидно, связаны с культом предков, но совсем других, не местных. Однако какие могут быть счеты и различения в этом всеобщем космологическом процессе?! Рядом воздвигнут так же в натуральную величину и всемирно известный как бы британский Стоунхендж, правда, целехонький и нетронутый, каким он, видимо, никогда и не существовал, даже в пору своего первоначального воздвижения. Каким он, видимо, существует лишь в области идей и божественных замыслов, соседствуя с почившими предками, временными посетителями этого кладбища. Живые же и еще наличествующие на этой земле и в этом месте приходят большими семьями в строгом спокойствии и молчании, обмывают водой натуральные могильные камни разной конфигурации и размеров. Эти каменья иногда достигают невообразимых, прямо исчезающих в небесах, размеров. Их прекрасный природный нетронутый контур темнеет на фоне сияющего неба, а поверхность испещрена глубоко врезанными разнообразными, ярко подкрашенными и достаточно крупными иероглифическими начертаниями. Камни иногда сливаются с темнеющим небом, и тогда буквы представляются горящими прямо в небесах. Пришедшие ставят немудреные цветы и курения. Затем все вместе застывают со склоненными головами и сложенными ладошками. Дети особенно трогательны в этой позе. На сем ритуал окончен. Все происходит тихо и почти безмолвно, но от проскальзывания несметного количества народа стоит какой-то неясный шелест, заставляющий подозревать, даже порой расслышать говорения и нашептывание покойников. Да так оно и есть. И все вокруг строго, сосредоточенно, достойно и со смыслом.

Я посещал много японских кладбищ. Они, естественно, очень ухожены. Но обаяния русских, особенно сельских кладбищ все-таки я в них не ощущал. И дело вовсе не в той идиллии заброшенности и заросшести полуодичавшей романтической растительностью, любовно описываемой авторами XIX века. Дело, видимо, все-таки в именах и датах, которые ты читаешь и мысленно перелетаешь, магической рукой мгновенного вживания переселяешь себя во времена их обитания.

Иван Иванович Шуткин, 1825–1915. Ишь ты, Пушкина еще застал, а вот Наполеона не застал. Зато Первую мировую застал. А уж Толстого и Достоевского в самой их красе и силе знавал. Всего навидался. Да.

Или вот Марья Даниловна Щербакова, 1940–1989. Моя ровесница, между прочим. Между прочим, полнейшая тезка моей соседки, девочки с третьего этажа нашего подъезда, подружки моей сестры, пошедшая позднее по скользкому пути спекуляции и полупроституции. А вот эта Марья Даниловна и перестройку захватила. И всякого понасмотрелась. Да я и сам всего того же самого насмотрелся. Могу такого понарассказать, что никакая Марья Даниловна не расскажет, тем более что она уже и померла.

Вот я и спешу это сделать, пока не переведен в другой статус и другое метафизически-агрегатное состояние с разрешением и миссией одноразового безмолвного посещения места своей земной прописки на каком-либо кладбище. Но это если бы я был японским мертвецом. А в качестве европейского даже и не знаю, как себя вести. Не предполагается никакого жесткого регламента. Но ведь другие существуют — и ничего. Как-нибудь и мы перекантуемся. Тем более что в качестве еще не почившего.

Продолжение № 1

Вот, переступив уже в другую главу, счастливо пока еще оставаясь в качества непочившего, спешу сообщить вам об этом и обо всех обстоящих деталях и подробностях.

Спешу сообщить, что бывает все и пообыденнее и повеселее, чем торжественная встреча покойников или обсуждение с полицией проблемы идентификации самоубийц. Вот, к примеру и кстати, в самом северном городе Хоккайдо и всей Японии — Вакканай, откуда виднеется наш-их Сахалин, два дня и две ночи я провел в огромном местном храме некой ветви дзэн-буддизма. Приглашен туда я был его настоятелем после моего перформанса в огромном концертном зале, который он посетил и наблюдал не без удовольствия, так, во всяком случае, мне показалось. Сразу после выступления уже глубокой ночью на его машине мы прямиком отправились в храм. Войдя, прямо в центральном помещении, неподалеку от алтаря и восседавшего там Будды, я обнаружил множество низеньких столов, по интернациональному закону устроения торжеств расставленных буквой Т. Они расстилались внизу, прямо у ног, как некий дивный и экзотический пейзаж, уставленные, загруженные, заваленные безумным количеством яств, без устали пополнявшихся новыми, подносимыми женой настоятеля. Всего было не съесть и не выпить, хотя японцы страсть как мощны в этом деле. Я припомнил, как один токийский студент, останавливавшийся на полгода в приличной питерской семье с кормлением, был буквально возмущен и исполнен подозрения к кормившей его милой и радушной женщине:

Это что же! На завтрак там каша какая-то или картошка с мясом. На обед — только суп и картошка с овощами и мясом. Вечером — то же самое! —