Только море вокруг - [20]

— Предложение действительно дельное, — согласился Глотов, — и мы завтра же войдем с ним в вышестоящие органы. Спасибо, Володя, за умную мысль. Кто еще хочет слово?..

…Маркевичу так и не удалось поговорить с Владимиром Федоровичем, хотя бы пожать ему руку: едва совещание закончилось, как моряки поспешили покинуть кабинет, поскорее вернуться на свои корабли. Ушел и Сааров. Алексей тоже направился к двери, но его окликнул Глотов:

— Не уходи, ты мне нужен.

Пришлось остаться, тем более, что и Таратин кивком головы согласился с Василием Васильевичем. А когда кабинет, наконец, опустел, Глотов спросил:

— Как думаешь, почему я не одного Ведерникова, а и тебя вызвал?

— Не знаю, — пожал Маркевич плечами.

— Так вот… Мы тут с Григорием Яковлевичем судили-рядили, следует ли оставлять Бориса командиром на «Коммунаре». Моряк он, конечно, знающий, но…

— Перестраховщик, — перебил Таратин. — ответственности боится: «как бы чего не вышло». Не люблю я таких.

— Разрешите не согласиться, — запротестовал Алексей. — Я с Борисом Михайловичем давно служу, повидал его в разных условиях…

— Знаю, — подхватил Глотов, — но одно дело плавание в мирных условиях, и совсем другое сейчас. Потому и спросил, нет ли у него вопросов. Так что же будем делать? Твое мнение, Григорий?

— Оставить на судне, — Таратин вскочил со стула и быстро зашагал из конца в конец кабинета. — Обстановка покажет, как дальше быть. У тебя есть вопросы, старпом?

— Помполита у нас до сих пор нет. Василий Васильевич обещал, да, как видно, забыл.

— Помполита? — Григорий Яковлевич остановился напротив него, заложил руки за спину, прищурился, как бы прощупывая штурмана острым взглядом черных глаз. — Помполита… А где его возьмешь? Вон сколько народа ушло от нас на боевые корабли. Да и не нужен вам помполит.

— Как не нужен?

— А так! Ты что, Симакова не знаешь? Старшего механика вашего? Любому помполиту сто очков вперед даст! Ему и поручу политическую работу с командой. По совместительству, так сказать. Вроде нагрузки. Справится!.. Что ты сказал?

— Ничего, — невольно улыбнулся Маркевич. Он впервые вот так, вплотную, беседовал с начальником политотдела и не мог сразу привыкнуть к его манере вести разговор. Григорий Яковлевич говорил быстро, короткими, отрывистыми фразами, то и дело вставляя еще более короткие вопросы, часто перебивая собеседника, на лету подхватывая его мысль. Так же быстро принимал он и решения, с которыми трудно не согласиться. В самом деле, чем плох Григорий Никанорович Симаков, кто лучше его знает коммунаровцев и умеет подходить к каждому из них? Совсем недавно Алексей испытал на себе эту его способность и сейчас не удержался, чтобы не спросить:

— Это он о Ведерникове вам говорил? И обо мне?

— Он. А ты откуда знаешь?

— Догадываюсь. Только едва ли он стал бы рекомендовать меня в командиры.

— Ну и дурень! — фыркнул Таратин. — Совсем ты его не знаешь. А он тебя… Впрочем хватит. Пора домой. Вася, идешь?

— Немного задержусь. Леша, поводишь меня?

— Ну, доброй ночи! — и Григорий Яковлевич быстро вышел из кабинета.

— Порох! — улыбнулся вслед ему Глотов. — Все бегом, все в сверхскоростном темпе. А умница — дай бог всякому. И людей умеет видеть насквозь. Хорошо с ним работать: в нужном деле всегда поддержит. Вот и сегодня спать не будет…

— Почему?

— Слышал, что Сааров предлагал? О вооружении транспортов? Готов пари держать, что к утру у Григория будут самые точные и обоснованные данные по этому вопросу. И добьется, голову на отсечение даю — добьется своего!

Василий Васильевич поднялся из-за стола, подошел к окну, распахнул створки его, и в кабинет хлынула речная свежесть. Северная Двина лежала внизу могуче-спокойная, как дремлющий богатырь. Будто на стальных латах витязя, на поверхности ее играли блики уже взошедшего полуночного солнца. На реке и на улицах спящего города было тихо-тихо, и Глотов вздохнул, подумав, что сказочная, зачарованная эта тишина может внезапно рухнуть от истошного визга и грохота вражеских бомб.

Война…

Неожиданная, жестокая, не знающая ни пощады, ни сострадания, когда каждую минуту гибнут десятки и сотни людей, которым только бы жить, любить и работать. А вместо этого тысячи, десятки тысяч здоровых, сильных, в большинстве своем молодых на полушаге бросают привычные занятия, на полуслове прощаются с родными и близкими, чтобы, может быть, завтра умереть там, где властвует только смерть.

Война… Разве нужна она Глотову, или Бурмакину, или Алешке Маркевичу, который и жизни-то по-настоящему не видал? У каждого из них были недавно свои цели, свои стремления, а сегодня — нет, сегодня у всех, у всего народа только одна цель, одна-единственная: война во имя победы, во имя жизни. Враг продолжает неотвратимо ползти по нашей земле все дальше и дальше на восток, но — будет остановлен! А потом покатится, побежит назад. Это, может, не очень скоро, но — будет!

Василий Васильевич вздрогнул, очнулся от дум, почувствовав на своих плечах руки Алексея. Но не обернулся к нему, не сказал ни слова, а продолжал стоять, глядя на озаренную солнцем реку, словно не хотел, чтобы друг увидал в его глазах всю глубину накопившейся горечи и душевной боли.