Только этот мужчина - [11]

Пораженная своим вероломством, Палома застонала и поспешила освободиться от тяжести ставшего чужим тела. Неутоленная жажда забылась и уступила место ужасу и коробящему чувству нечистоты, которое удесятерилось благодаря реакции пришедшего в себя Джона…

…Даже теперь, спустя столько лет, Палома помнила все до мелочей.

Услышав удаляющийся шум его машины, она встала, выключила свет, отдернула занавеску и замерла, вглядываясь в темноту, стараясь подавить в себе горькие воспоминания. Но тщетно. Встретив его вновь, услышав его голос, почувствовав его прикосновения, ощутив его запах, вкус губ, Палома не могла больше обманывать себя — она любила его…

— Анна? — тревожно окликнул ее Джон, и Палома вся сжалась с комок, услышав отчаянную надежду в его голосе.

— Нет, нет, это не она, — затараторила девочка, бросая слова в воздух, как будто еще хранивший их нежность.

Всем своим существом она ощутила резкую перемену в Джоне: его охватило бешенство. Сдержанным движением хищника, которому наскучило играть со своей жертвой, он отодвинулся от нее и, потянувшись к выключателю, зажег свет. Палома закрыла лицо руками, и слезы ручьями потекли по щекам.

— Господи, как ты оказалась здесь? — яростно допрашивал ее Джон. — Где Анна?

Она хотела объяснить, но не смогла сказать ни слова, пораженная мыслью о том, что эта ночь разделила ее с Джоном навсегда и бесповоротно.

— Где она?

— У Гарднеров, в Тунеатуа…

Слова падали в мертвой, страшной тишине.

— И ты решила, что пришло время унять зуд, донимавший тебя все лето? Ты подлая и развратная тварь, — медленно выговаривал он с такой яростью, что Палома испугалась за свою жизнь. Он с силой оторвал ее руки от лица. В страхе она по-детски зажмурилась, но Джон властно приказал:

— Смотри мне в глаза.

Она подняла ресницы, Джон разглядывал ее с отвращением, без тени жалости. Дьявольское бешенство плясало в его глазах. Палому охватила ледяная отчужденность, как будто и не было только что горячего желания.

— Ты вся в свою мать, — раздельно произнес он. — Ты не вынесла урока из ее жизни. Убирайся из моей постели — и из моей жизни. Я не желаю тебя больше видеть, слышишь?

Джон смотрел на нее с тоской заключенного, и у нее возникло чувство, что она лишила его чего-то дорогого, что уже не вернуть.

— Да, — прошептала она чуть слышно. Что еще она могла сказать?

— Завтра ты вернешься к матери. Если Анна… — Он запнулся, но все же продолжил: — Если она вернется раньше, чем ты уедешь, скажешь, что позвонила твоя мать, она нашла для тебя работу. И ты заберешь все свои вещи, чтобы никогда не возвращаться. Слышишь?

Палома собралась еще до рассвета. Она не решилась выйти к завтраку. Ей очень хотелось есть, но она боялась встретить Джона или, что еще хуже, Анну, поэтому скрывалась в своей спальне. В девять часов кто-то постучал. При мысли о кузине сердце ее сжалось. Встреча казалась ей тем страшнее, что вина была написана у нее на лице. Но на пороге стоял Джон. Палома не могла поднять глаз. Он сухо процедил сквозь зубы:

— Анна еще не вернулась. Я отвезу тебя.

Она кивнула.

По дороге в машине он сказал:

— Если что-нибудь случится, ты сразу же мне сообщишь. Слышишь?

Неужели еще тогда он имел в виду, что если она забеременеет, то он возьмет ребенка на воспитание? Этот вопрос мучил Палому, но она знала, что Джон никогда не расскажет ей об этом.

— Хорошо, — согласилась несчастная девушка, не в силах скрыть волнение.

— Прекрати.

Холодный тон Джона только усилил ее отчаяние. Желая оправдаться, она прошептала:

— Это действительно произошло случайно. Спроси у Анны.

— Постарайся запомнить, что я сказал: Анна никогда не должна узнать об этом.

— Нет, нет, ни за что!

Должно быть, ее испуг и подавленность смягчили Джона. Несколько спокойнее он повторил:

— Тебе не надо возвращаться.

— Я не вернусь.

Эти слова прозвучали похоронным звоном. Сама себе Палома казалась омерзительной, грязной преступницей.

Вспоминая все это, Палома плакала, жалея бедную девочку, которой тогда была. Своей недовольной матери она сказала, что у Джона и Анны появились дела, и она не хочет им мешать. Евгения подумала, что Палома наскучила им. Через несколько месяцев, когда беременность уже нельзя было скрыть, мать сказала:

— Ты идиотка. Я не хочу возиться с твоей тошнотой по утрам и видеть, как ты сидишь и толстеешь день ото дня.

И через неделю проводила дочь в родильный дом, избавившись от нее, как от старого чемодана с ненужным хламом, даже не спросив, кто отец будущего ребенка.

В родильном доме Паломе было хорошо. Вспоминая этот период, она понимала, что была потрясена всем происходящим, а ее ум и воля парализованы. Но у нее и в мыслях не было сообщить обо всем Джону. Он был вычеркнут из ее жизни. Но однажды приехала Анна.

— У меня своя разведка, — пошутила она, отвечая на вопрос ошарашенной Паломы, недоумевавшей, как Анне удалось разыскать ее.

Кузина не осуждала ее, казалось, она ни о чем не догадывалась. Шутила, развлекала ее, как могла, но Палома была молчалива и подавлена, потому что не переставала чувствовать свою вину. О детях, да и о беременности они почти тогда не говорили.

…Стоя у окна и вглядываясь в темноту теплой ночи, Палома спрашивала себя, что же ей делать дальше? Это чувство растерянности было схоже с тем, какое она испытала, оставив детей в родильном доме. Уже тогда она остро чувствовала свое одиночество. Возвращение в школу было немыслимо: теперь целая пропасть отделяла ее от сверстников.