Толедские виллы - [56]

— Злосчастные роды нашей хозяйки, — сказал Каррильо, — совсем заморочили голову здешней прислуге, и нам, видать, придется нынче лечь натощак — я слыхал, они ждут священника из соседней деревни, чтобы соборовал роженицу. Посудите сами, ваша милость, сколь велико терпение господа нашего: приняв муки от Понтия Пилата и от иудеев, он еще посещает трактирщиков, куда худших извергов! Держите оружие наготове, я думаю, оно пригодится; святой Петр, желая вызволить учителя, отсек ухо одному из палачей, и наказание это, применяющееся к ворам, будет как нельзя более кстати для нашего хозяина.

Тут прибежали две хозяйские дочки с плачем и криком: «Добрая наша матушка помирает!..» Движимый состраданием, чувством необычным в подобном месте, я пошел проведать и утешить роженицу; постель ее обступили соседи и родичи, они говорили всякие благочестивые слова, чтобы помочь бедняжке отойти с миром. Был среди них старик — о нем, как я потом слышал, узнала барселонская инквизиция, — питавший чрезмерные надежды на пришествие Мессии, которого предки его распяли, чем доставили нам искупление; правда, он de vehementi [92] отрекся от своей веры, но был готов снова впасть в заблуждение, если бы не угроза смертного костра, которым карает святой трибунал. Старик Этот, когда я вошел, говорил изнемогающей роженице следующее:

— Сеньора хозяйка, вы действительно и всерьез верите, что этот бог, которого вы держите в руках (она держала распятие), умер ради вас и ради всех грешников и что он может вас спасти? Ну, скажите — верите?

Услыхав это, больная приподнялась в постели и, сложив руки, с плачем сказала:

— Благословен ты, господи, что дал мне дожить до часа, когда Хайме Брандон (так звали старика) смеет меня спрашивать, верю ли я в тебя! Скажу тебе, брат, — я не только верю в то, что он умер ради меня, но и в то, что твои предки с ним расправились. И ежели бы он теперь ходил по земле, как в те времена, они бы тоже не оплошали, будь среди них ты!

Мы все рассмеялись. Незадачливый духовник смутился. У хозяйки снова начались схватки, да такие сильные, что, казалось, все внутренности подступили у ней ко рту и мы уж испугались, не родит ли она через него; соборование решили поэтому отложить. Не в силах подавить гадливость — роженица и так была грязна, а тут еще пошла вонь от блевотины, — я выбрался из корчмы на свежий воздух; прохладный вечер потчевал уходящий день присутствием ярко светившей луны. Слуга мой тем временем торопил хозяина приготовить нам что-нибудь на ужин, но тот с гневом ответил:

— Нынче пятница, брат, да хозяйке моей так худо, что не было у нас времени припасти ничего дозволенного для еды в такой день. Во всей корчме и сардинки не найдется. Оставь же нас в покое, черт бы унес всех нас!

— Вы-то давно могли прокатиться на этом жеребчике, — отвечал Каррильо, — он ваш по праву; конечно, все еще впереди, успеете и в аду погарцевать.

— Ох, пропади ты пропадом, негодник! — выругался рассерженный каталонец.

И, схватив палку, он — не удержи мы его за руки — наломал бы на моем слуге дровишек, уж достало бы сготовить ужин на двоих.

— Эх, ничего вы не понимаете в кастильских шутках и остротах, сеньор хозяин! — сказал, перетрусив, мой слуга. — Но я берусь смягчить ваш гнев. Хотите, я изготовлю роженице пластырь, от которого, с божьей помощью, она, как только его приложит к животу, извергнет из себя дитя в два счета.

— Ежели ты, братец, сделаешь это, — вмешалась старуха, хозяйкина тетка, — я скажу, что ты ангел, а не слуга.

— Тогда дайте мне, — сказал Каррильо, — дюжину свежих яиц, полфунта коровьего масла, тоже свежего, асумбру[93] белого вина, самого лучшего, какое здесь найдется, пряностей — шафрана, сахара, корицы, и немного уксуса — если нет розового, можно простого. Потом вы все уйдете из кухни, я не хочу, чтобы узнали секрет этого снадобья, которое мне открыла моя мать, повитуха из Мосехона. Вот увидите, какое счастье вам привалило, что я у вас сегодня в гостях!

Все ему поверили — нет науки, более почитаемой невеждами, чем медицина, хоть бы занимались ею дикари. Итак, хозяин вынес яйца и вручил их Каррильо со словами:

— Берег для знакомых погонщиков, которых жду на ночь; но пусть уж остаются без ужина, жена мне дороже. Пошли господь удачу твоим рукам!

Было выдано и масло, и прочие припасы, затем Каррильо оставили одного у очага. Слуга мой, закрыв дверь, распорол валявшийся в углу старый мех со смолою и разогрел его, чтобы смола растопилась. А дюжину яиц он смешал с сахаром, вином и корицей — на все руки был мастер — и украдкой занес в мою комнату (она была смежная с кухней, и я уже сидел там).

— Кушайте, ваша милость, — сказал он, — в свое удовольствие, достаньте только хлеб из наших сумок — за счет утробы нашей хозяйки мы ублажим свои собственные. Вино отменное, дверь заперта, и кто крадет у вора, тому... и так далее.

Я послушался. А пока я извлекал пользу из этой шутки, показавшейся мне удачнее всех предыдущих тем, что от нее был какой-то прок, мнимый лекарь истолок яичную скорлупу, добавил пряностей и посыпал этой смесью смолу в престарелом бурдюке — на огне все перемешалось, превратилось в сплошное варево. Тогда Каррильо принес мех к ложу томящейся больной, попросил обнажить ее, насколько позволяли стыдливой хозяйке приличия и целомудрие, приложил мех на середину вздувшегося чрева и пришлепнул этот приятный пластырь так крепко, что, будь то не утроба корчемного сего Палладиона