Токио нас больше не любит - [6]

Так о чем мы с вами говорили?

Проснувшись, я вижу беднягу Отто, сидящего в своих уродливых ботинках на стуле рядом с кроватью, а Марии, разумеется, уже нет, и у меня появляется ощущение, что Отто уже давно разговаривает сам с собой.

– Мы говорили о чужих людях, которые ни при каких обстоятельствах не хотели видеть нас здесь, а еще мы говорили о людях, которые сейчас далеко, очень далеко от дома, и в этом вы никак не можете со мной не согласиться, поскольку вы и сами сын старушки Европы.

Раз уж мы добрались до этого, мне остается только согласиться, несмотря на то что, быть может, его и моя Европа – это две совершенно разные Европы. Позвольте мне приподняться, дорогой Отто, а потом, будьте любезны, позвольте мне одеться – ведь наша небольшая коммерческая операция никоим образом не подготовила нас к подобной близости. Произнеся эти слова, я натягиваю брюки, и восхитительную синюю рубашку, и сапоги и убеждаюсь, что бумажник по-прежнему на месте, а секунду спустя я чувствую себя полным ничтожеством из-за того, что позволил себе сомневаться в нашей славной Марии.

– А с вашей помощью я смогу добраться домой и стать таким же, каким был прежде, чем стал таким, как сейчас.

Добрейший Отто уже стоит в дверях, и, тлядя на него, я не понимаю, что сейчас происходит, но боюсь, что все еще хуже, чем было раньше, поэтому я принимаюсь вспоминать, сколько будет дважды два, и пока я следую за немцем по коридору к дверям другой отдельной комнатки, у меня появляется подозрение – которое перерастает в уверенность,– что за этой дверью я натолкнусь на тело мертвой мексиканки.

Наверняка меня погнало прочь из Рио нечто подобное. Как грустно поет мне ветер в далекой земле изгнанья. Бедный Отто. Здравомыслящий немецкий архитектор и расхлябанный воскресный убийца. Такие дела. Не стоит плакать, мой друг. Будь мужествен. Спокойствия не теряй. Это не имеет никакого отношения к происходящему, но в голове у меня возникает образ молодого кубинца, очень симпатичного, с красивой фигурой – он складывает пальцы буквой V – «Victoria». Однако вернемся к Отто. Так или иначе все встанет на свои места. Будь мужествен.

А в голове проносятся маленькие позабытые мной сценки – вроде этого молодого кубинца.

Или надпись на стене рядом с туалетом: «ГОЛОВКИ МЕРТВЫХ ЦЫПЛЯТ».

Правда, есть и такие, что не повторяются никогда.

Возвращаясь к нашей ситуации, нелишне будет заметить, что в положениях безнадежных прибыль, естественно, возрастает. Такой славный малый, как Отто, не может вернуться в Мюнхен с подобными воспоминаниями в голове, ведь речь теперь идет не о пьянках с коллегами и не о прекрасной подруге, оставшейся в Тихуане ждать писем, которые никогда не придут,– речь идет о крови на ковре и о том, чтобы дети никогда не разглядели в потерянном взгляде папы Отто адскую тень. Забвение ужаса – вещь дорогая, достаточно дорогая, чтобы одновременно порадовать и компанию, и агента: так возникает то, что компания называет «неучтенная прибыль». А посему Отто сопровождает меня до гостиницы и спокойно ожидает, пока я поднимусь в свою комнату и спущусь обратно. После совершения очень, очень выигрышной сделки Отто получает достаточно химии, чтобы позабыть три последние недели. Само собой, выйдя из туалета, он просто меня не узнает и, тоже само собой, не здоровается.

Вот идет Отто, довольный жизнью.

Прощай навек.

Я выхожу в садик, присаживаюсь рядом с бассейном, сейчас так поздно, что в бассейне никого нет.

Короткое утреннее купание. Бассейн все еще пуст, и вода ледяная. Мой старый знакомый, разумеется позабытый, настаивает на том, чтобы мы позавтракали вместе. Я не вижу в этом смысла, но отказаться не получается.

Он говорит о чем-то смутно мне знакомом, о том, что в принципе любому покажется смутно знакомым. Ну разве не отвратительна манера людей выскакивать из прошлого, подсаживаться за твой столик и завтракать рядом с тобой, словно бы обмен тремя фразами в каком-то баре две тыщи лет назад является достойным поводом? Разве не нелепа вера людей в прошлое, как если бы прошлое было более надежным, чем настоящее или будущее? Пока я пью апельсиновый сок, мой сосед бегает туда-сюда по гостиничному буфету, наполняя тарелки невозможными вещами: свекольный салат, пирожок с раками. Он говорит, что рад меня видеть, но очевидно, что он не чувствует того, что говорит. Люди говорят не думая, особенно за едой. Он рассказывает, что находится здесь по делам. Мой друг не настолько туп, чтобы не обратить внимания на то, что я его не узнаю, но он идет на унижение и повторяет свое имя. Некоторые полагают, что ты обязан сохранять их имена и их лица, словно какие-то сокровища. Наконец он прощается, но, прежде чем уйти, выхватывает из тарелки со своими объедками полкруассана и спрашивает о тебе. Я, разумеется, отвечаю, что ты умерла, и он не осмеливается продолжать расспросы. Мой друг кладет остатки круассана на стол – насколько я понимаю, в знак уважения – и удаляется, с тем выражением лица, которое принимают люди, полагающие, что смерть или одно только напоминание о ней сразу же делают нас немного более значительными. Как бы там ни было, эта встреча меня расстраивает, поэтому, вернувшись к себе, я достаю из мини-бара бутылочку шампанского и принимаю пару «белых огоньков», веселых дериватов амфетамина, легких, как прогулка по парку,– как только схлынет первоначальная тяжесть. По электронной почте доставлено новое сообщение от компании и новый список заявок. Сложности обещают возникнуть с РDS – памятью на долгий срок, к этому я пока не готов. Заказы могут неделю проваляться в центре управления, поэтому я посылаю ответное письмо непосредственно в сердце чудовища, в отдел распределения и доставки. Похоже, они там меняют персонал и не все еще сообразили, в чем состоит их работа. Они, конечно, извиняются и обещают предоставить материал как можно скорее, что все равно не произойдет раньше завтрашнего утра.