Токио - [74]

Мяо Чжуан стала для меня стежком в запутанном узоре, который надо было распутать.

Русские подумали, что я либо напилась, либо заболела. В начавшейся суматохе мы втроем сели в первое же такси, остановившееся возле дома Фуйюки. Я забилась в угол машины и всю дорогу домой сидела, опустив голову и закрыв руками лицо.

— Постарайся, чтобы тебя не вырвало, — сказала Ирина. — Я этого терпеть не могу.

В доме было очень холодно. Я сняла туфли и пошла по коридору к своей комнате. Там вытащила свои папки и, стоя посреди комнаты, выбросила из них все бумаги. Записи и рисунки разлетелись по полу, словно снег. Некоторые легли вверх ногами, на меня смотрели старые лица. Я взяла все свои книги и, сложив их в стопки, расставила вокруг бумаг. В центре оставила немного места. Включила электрообогреватель и уселась посередине, завернувшись в куртку. Среди бумаг был рисунок Пурпурной горы, охваченной пожаром. Подробный отчет о мосте из трупов над Великим каналомnote 79. Завтра я снова пойду к Фуйюки. Всегда можно почувствовать, что приближаешься к истине — в этот момент сгущается воздух. Я приняла решение и приготовилась.

Входная дверь с грохотом отворилась, кто-то пошел по лестнице. Мы оставили Джейсона возле дома Фуйюки. Я мельком видела его в стеклянном вестибюле. Он молча стоял среди девушек с сумкой, перекинутой через плечо. Швейцар вызывал для всех такси. Четыре фельдшера протискивались через толпу к лифту. В общей суматохе Джейсон стоял совершенно неподвижно, лицо его было странно серым. Когда он поднял глаза и встретился со мной взглядом, то, похоже, сначала не узнал меня. Затем поднял деревянную руку и стал продвигаться вперед. Я отвернулась и села в такси вместе с русскими.

— Эй! — донеслось до меня, но пока он пробирался через толпу, такси отъехало.

Теперь я слышала, как он, тяжело ступая, идет по коридору. Прежде чем я подошла к двери, он раздвинул ее и, покачиваясь, встал на пороге. Он не скинул ботинки и не повесил сумку, а приготовился войти в комнату. Лицо его было потным, на рукаве — пятна.

— Это я. — Он пьяным жестом хлопнул себя по груди. — Это я.

— Вижу.

Он коротко рассмеялся.

— Знаешь что? Я и понятия не имел, какая ты классная! Не знал до сегодняшнего вечера. Ты великолепна!

Он неуклюже утер лицо, облизнул губы, посмотрел на мою блузку и тесную бархатную юбку. Я чувствовала запах алкоголя, пота и чего-то еще, похожего на слюну животного.

— Чудачка, я снимаю перед тобой шляпу. Ты такая же плохая, как и все остальные. Такая же дрянь. Мы с тобой кусочки пазла и точно подходим друг другу. И я, — он поднял руку, — собираюсь сказать то, что тебе понравится. — Он взялся за край моей блузки. — Сними это и покажи твой…

— Не надо. — Я оттолкнула его руки. — Не трогай меня.

— А ну, давай…

— Нет!

Он растерялся.

— Послушай, — сказала я. Мое горло сжималось. Кровь быстро прилила к лицу. — Выслушай меня. Я скажу тебе нечто важное. Ты ошибаешься, считая, что мы одинаковые. Это не так. Совершенно не так.

Он начал смеяться. Покачал головой.

— Да ладно тебе. — И погрозил мне пальцем. — Не хочешь ли сказать, что ты не извращенка…

— Мы с тобой, Джейсон, не одно и то же, — прошипела я, — потому что невежественность не то же, что безумие, и никогда им не была.

Он уставился на меня. На лице вспыхнули злые красные пятна.

— Ты что же, умничать вздумала?

— Невежественность, — повторила я и почувствовала, как громко стучит в висках пульс, — не то же, что безумие. Это не извращение, не зло и не другие пороки, в которых ты меня обвиняешь. Есть сумасшедшие, есть больные, дурные либо уроды, называй как хочешь. Но очень важно то, — я перевела дух, — что все они не то же, что невежественные люди.

— Понял, — сказал он, тяжело дыша. Его лицо раскраснелось, и я вдруг увидела, каким Джейсон будет в старости — толстым и дряблым. Он слегка покачнулся, стараясь удержать голову, и уставился на мою шею, в то место, где бился пульс. — Понял. Ты вдруг превратилась в стерву. — Он приблизил ко мне лицо. — Я был с тобой так терпелив. Разве не так? Хотя все во мне кричало: «Джейсон, чертов дурак, зачем тратить время на эту дуру?» Я был терпелив. И что я получил в ответ? Что за чудачества?

— Должно быть, — сухо сказала я, — потому что я чудачка.

Он открыл рот.

— Это что же, шутка такая?

— Нет. Не шутка. — Я протянула руку, готовясь задвинуть дверь. — Спокойной ночи.

— Ты стерва, — сказал он, — чертова…

Я отодвинула дверь на несколько дюймов, а потом двинула обратно, по направляющей, угрожая наехать ему на ноги. Он поспешно отпрыгнул.

— Черт! — заорал он. Я задвинула дверь и заперла ее. — Стерва! — Он застучал ногой в дверь. — Дрянь слабоумная.

Я слышала, как он бушует в коридоре. Боялась, что он снова будет колотить ногой в дверь или дубасить по ней кулаками. Зажгла сигарету и села посреди своих книг, прижала к голове пальцы и ждала, когда ему надоест.

Он в последний раз пнул дверь:

— Ты совершаешь большую ошибку, юродивая. Самую большую ошибку в жизни. Будешь жалеть о ней до самой смерти.

Затем я услышала, как он, спотыкаясь и бормоча, пошел к себе.

Он ушел, и в доме наступила тишина. Некоторое время я сидела неподвижно, курила одну сигарету за другой, делала глубокие затяжки, старалась успокоиться. Спустя полчаса нервы пришли в норму, и я встала.