Тогда, в Багио - [16]

Им был господин Солли.

Приходя на ипподром, он каждый раз занимал новое место, стараясь оказаться среди незнакомых людей. Изображал из себя кинолюбителя. Пока шли второстепенные скачки, наводил на лошадей киноаппарат. Когда же начинались главные забеги, кинокамеру откладывал. И брал в руки очень похожий на нее другой аппарат. И целился им в фаворитов, после чего те начинали заметно сбавлять скорость. Жокеи выходили из себя, владельцы конюшен хватались за сердце, даже видавшие виды судьи беспомощно разводили руками.

В конце концов на Солли обратила внимание полиция. Жулика поймали за руку. С помощью экспертов установили, что второй аппарат, которым он пользовался, носит название «лазер».

В газетах появились заголовки: «Лазер на службе афериста», «Как далеко это может пойти?», «Нужна новая статья в уголовном законодательстве».

Дискутировался вопрос: не может ли случиться, что такой тип появится в Монреале не на ипподроме, а на олимпийском стадионе? Будет целиться в бегунов — чемпионов и рекордсменов, выводя первым к финишу своего дружка? Кому тогда нужны будут эти Олимпийские игры? Что делать, как быть, кому поручить контроль и как этот самый контроль можно осуществить?

Не знаю, что получил в конце концов Солли, но отголоски того ипподромного дела долетели до монреальской Олимпиады.

Спрашивали: «Проблема?»

И отвечали: «Проблема!»

И снова спрашивали: «А как с нею быть? Техника идет вперед, всегда ли мы поспеваем за нею? Кто предложит радикальные меры для выхода из положения?»

ГЛАВА VI

Корчной носит с собой счетчик Гейгера.

В зале разрешают фотографировать три минуты, когда партнеры, не задумываясь, делают первые ходы. Едва истекают три минуты, у сцены появляется миловидная строгая дама в форменном платье и обращает к зазевавшемуся фоторепортеру взгляд, полный осуждения и недоумения.

Вот она подходит к фоторепортеру «Недели» Валентину Рихтеру и на хорошем английском языке просит его бросить свое занятие. За дни поездки мы убедились в удивительных лингвистических способностях нашего товарища. В Токио он разговаривал по-японски, в китайском ресторане Манилы — по-китайски; нам казалось, попади он к папуасам, и там не чувствовал бы себя чужим человеком. Но сейчас, тысяча извинений, он не понимает, о чем его просят. Не отводя объектива со сцены, он всем своим видом выражает готовность услужить чем может строгой даме, но, увы, не понимает ее. Он говорит об этом на хорошем русском языке с едва уловимым волжским акцентом. Дама, постепенно теряя терпение, переходит на язык, более приспособленный для передачи крайних степеней чувств, а именно — испанский. Тогда Валентин с единственной целью достичь взаимопонимания пробует по-турецки довести до сознания своей собеседницы ту простую мысль, что он приехал на край света вовсе не для того, чтобы сидеть в зале сложа руки и с закрытым объективом.

Следя за этим диалогом, я начинаю вдруг думать, что нашему полиглоту удалось убедить строгую даму. Пожав плечами, она уходит. Тогда я тоже открываю футляр своего аппарата и навожу его на сцену. Она представляет собой сцену в полном смысле слова. Корчной полулежит в глубоком кресле и нервически барабанит по подлокотнику ладонью, как это делает обычно дзюдоист, не желающий продолжать схватку. За столиком в ожидании хода Корчного сидит Карпов. Но белые не начинают игру (ниже я еще вернусь к этому эпизоду). Говорю себе: ну и что из того, что истекли семь минут вместо трех, отпущенных для фотографирования, партия-то еще не началась.

Едва я успеваю щелкнуть раз-другой, на мое плечо ложится тяжелая длань. Оборачиваюсь и вижу уже не даму, а гренадерского вида молодого человека, который с картонной улыбкой предлагает мне следовать за ним. Бросаю взгляд на Валентина Рихтера. Положив рядом свои аппараты, он с самым невинным видом созерцает потолок. Когда меня уводят (хотя на самом деле уводить надо было его), он хитро подмигивает и посылает мне воздушный поцелуй. Уже за спиной я слышу характерные быстрые-быстрые щелчки его фотомета. Воспользовавшись тем, что внимание служителя было приковано к моей персоне, он сделал, как говорил позже, несколько самых лучших кадров. Их показывали в Москве по телевидению. Было бы несправедливо скрыть от общественности, кто был причастен к этим лучшим кадрам.

Меня ведут через весь зал к выходу строгая дама и служитель-гренадер. Товарищи, мимо которых я прохожу, дают искренние советы не терять присутствия духа и не ронять лица. Я же стараюсь показать, как должен вести себя в экстремальных обстоятельствах настоящий мужчина. Наивно рассчитываю, что мне поможет один документ, который я ношу в наружном боковом кармане. Это удостоверение члена Международной ассоциации спортивной прессы, в котором содержится просьба на разных языках «оказывать подателю сего содействие в исполнении его…». Вот только в исполнении чего, дописать на карточке не смогли — не хватало места. Я имел основания предполагать, что господа, которые начинают неторопливо допрашивать меня, догадаются, что речь идет о «функциях».

Этот документ дает право автоматической аккредитации на всех Олимпийских играх, а также право посещать все стадионы всех стран.