Тодор из табора Борко - [8]

Тодор Яга не слушал, калину-малину в барском саду раздвигал.

Ворота гербовые вкривь и вкось повисли. Миновал Тодор парадный двор. Розы дикие каменных баб оплели, по зимнему делу осыпались лепестками в пруды высохшие. В стойлах валялись конские остовы. На кухне печные устья забились золой, котлы салом заросли. Дом барский вблизи весь облупленный, страшный. Окна изнутри тюфяками заткнуты, в сундуках истлели аксамиты-бархаты, кружево да прядево, на стенах хари малеванные в рамах золоченых - на какую персону ни взглянь - плюнуть тянет. Что ни личико, так Боже мой.

Псы на паласе красном нагадили плюхами. Осторожно поднялся Тодор по лестницам мраморовым. В узорную залу заглянул - там за столом дубовым тесно сидели бражники да безобразники, лакали барское вино из жбанов да шкаликов, пели матерно не в лад, фальшивые деньги швыряли под скамьи, как вшей.

Коноводили кодлом холуи холуевские: вор Барма - Кутерьма в оловянном колпаке, вор Мандрыка - Залупок, гадючий Вылупок, вор Вано-Гулевано, с Того свету Выходец, а с ними Катька-Катерина, всем троим перина.

- Э! - сказал вор Барма - иди к нам, цыганок, вино пить будем! - Э! - сказал вор Мандрыка - иди к нам, цыганок, карты мять будем! - Э! - сказал вор Вано-Гулевано, - иди к нам, цыганок, морду бить будем!

А Катька на столе плясала фертом, подолы задирала, оголялась до пупа, туфлей била в потолок и визжала, как подсвинок.

Ни свечи, ни лучинки в зале, очаг холодный - души пропитые сами собой горели гнилым пламенем с водки дармовой.

- Всей честной компании бью челом - ответил Тодор - кто из вас Проклятый Княжич?

Захохотали бражники:

- Да мы его век не видали! Да не видя, пропили! Может помер уже нашими молитвами!

Тодор дверью от души грохнул - аж косяк скосоворотился.

- Здесь огня с огнем не сыщешь. Пошли дальше, Яг.

- Мало тебе? Не солоно? - спросил крыса, за подкладкой когтем завозился - Не буди, Тодор, лиха, пока оно тихо!

В дальних покоях отыскал рыжий Тодор из табора Борко Проклятого княжича.

Затхло в покоях, окна заколочены, ковры угаром табачным прокоптились, старье наследное до потолка громоздилось.

Сидел Княжич в парчовом кресле, смолил самокрутную папиросу, хворым кашлем на разрыв исходил. Сам молоденький, ледащой, соплей перешибешь, суртучишко в талью, ножки комариные, рот кривой, бровь дергается, под глазами - синь синева, смотреть не на что.

Как увидел Тодора в дверях, встрепенулся, пистоль ржавый наставил:

- Отвечай, кто такой есть, убью на месте!

А пистоль в ручонке так и пляшет со страху.

- Не убивай, твоя светлость, дай просьбу сказать. - сказал рыжий - Я - Тодор - лаутар, мне серебра-золота не надобно. Поделись огнем и пойду с Богом.

Княжич глаза выпучил, пистоль выронил:

- Цыган? Знаю… В ресторации вашего брата видал. Хорошо, поете, собаки, душу вынимаете. Огня тебе? Я от последней сотни прикуривал давеча, надо бы посмотреть.

Похватался по карманам Княжич, наскреб коробок, а в нем - одна спичка шведская, серная головка последком лежала. Уж протянул коробок Тодору, но отдернул руку.

- Вот как. И тебе даром надо. Много вас тут таких ходит. Поможешь мне в беде - отдам тебе огонь, а нет - вон пошел.

- Что же за беда у тебя, Княжич? - спросил Тодор и напротив присел - выслушать. Крыса ему на плечо вылез - любопытствовать.

Как увидел крысу Княжич - ноги в кресло вздернул, в крик ударился, глаза закатил, папироской поперхнулся:

- Убери-ка эту дрянь! Укусит!

- Вот еще нежности, - обиделся крыса, свернулся нос в хвост кукишем, - Дела нет, как твои мослы глодать. Лучше я сам тебе, Тодор, его беду растолкую, с этого задрыги толку чуть, а визгу много. Дело такое: видишь, в уголке монетка подпрыгивает сама собой, тонким звоном. Сколь ни смотри - она не остановится, да в руки ее не бери. Эту монету сам черт в аду отчеканил - она всем деньгам мать - с нее все продажно стало и деньги по миру развелись. Неразменная она, неизводная, неистратная. Нищему подать нельзя, украсть нельзя - уговор такой, только в торговый оборот пустить можно. Тогда Княжич освободится и на Божий свет выйдет, когда последнюю монетку эту истратит. Все его бабки-дедки бились - не истратили, только закрома набили, и ему не истратить.

- Так и есть… - всхлипнул Княжич - все наследство по ветру пустил, холуев нанял ненасытных, полстраны озолотил, в Холодном Дне - никто уж и не работает, на мои деньги живут, а чертов червонец золотой истратить не могу.

В уголке на половице червончик на ребре подскакивал, звоном издевался, сам себе жребий бросал - то орлом, то решкой.

- Велика важность, последние деньги потратить. Поезжай на ярмарку, купи что хочешь, хоть пряников, хоть полотна, хоть лыка драного, тут и делу конец, - сказал Тодор.

- В том то и беда, цыган,… что я ничего не хочу, - ответил Княжич - у меня все уже есть. Молоко птичье пятый год свиньям в колоду льем. То, Не Знаю что - по всем чуланам валяется. Сорок бочек арестантов, пятьсот мешков чистого лунного света, турусы на колесах, яблоки молодильные, вода сухая, ну чего не хватись - все в избытке, все обрыдло!

- Да черта ль тебе лысого в ступе не хватает? - не вытерпел Тодор.

- Черт лысый в ступе - и тот есть. Вон по двору колотится! Что у тебя, у побродяги рыжего, такое эдакое есть, чего у Княжича, нету?