Точка возврата - [10]

Оставались чердак и подвал. Чердак был недоступен — мощный замок и железная, несомненно, страшно гремучая дверь. Впрочем, Муха уже не ожидал найти там что-либо опасное. Подвальные помещения тоже не принесли сюрпризов. За неструганой дверью оказались каморки, разгороженные жильцами для хранения картофеля, зимних заготовок и хлама. За дверью учрежденческого типа действительно когда-то располагалось учреждение: несколько столов, покрытых роскошными коврами пыли, хромые одинаковые стулья, стеллаж с полуистлевшими шахматными задачниками, доски, фигуры. Шахматный клуб, скорее всего детский, пионерский, советских времен.

Теперь можно было отправляться и к Петрову куму. Оставалось только дать своим знак, что все, дескать, в порядке. Пришлось еще раз посетить художественное ателье. Муха нашел клочок бумаги, состряпал на нем краткий отчет о своих наблюдениях и дальнейших планах. Сей документ был пристроен в карман Докова рюкзака, в тот самый, где Док держал сигареты. Муха был спокоен: рапорт не залежится.

Поиски кума пошли немного странно. Во-первых, оказалось, что в небольшом городе никто не знает, где расположен проспект Червоной Калины. Одни говорили, что на Сихове, другие ориентировали Муху на Левандовку. Как вскоре понял Муха, это были диаметрально противоположные концы. Муха гнул свое — ему, мол, так сказали, что это на Сихове, но даже те, кто вначале называл Сихов, начинали сомневаться и склонялись к левандовскому или даже ряснянскому варианту. Рясне числилось уже в пригородах Львова. Наконец Муха принял верное решение. Он спросил, как проехать на Сихов. Ему указали маршрут, и через полчаса он был на месте. Проспект Червоной Калины был чуть ли не центральной улицей района, но улицей новой, поэтому ее и не знали.

Во-вторых, Муха был удивлен, что ему, вопреки ожиданиям, никто не желает бить морду за его русский язык. Большая часть опрошенных морщилась, как от крепкого уксуса, и, не вступая в дебаты, семенила в своем направлении. Единицы охотно переходили па сильно акцентированный русский и всеми силами старались Мухе помочь.

Кум жил в четырнадцатиэтажном блочном колумбарии на седьмом этаже. Ячейка No 733. Муха по дороге предусмотрительно завернул в гастроном, так что шел затаренный. Приняли его как еще одного кума. Дровосеки, приподнявшиеся в Москве на штуку баксов каждый, и так выставили угощение куму, прозябавшему на своем Сихове. С приходом же Мухи пьянка пошла в полный рост.

А трускавецкая электричка шла в пять пополудни. И Муха был намерен ее оседлать. Когда к четырем часам Йван, Петро и Павло уподобились куму, который был способен только или нечленораздельно бормотать, или отчетливо мычать, Муха, успевший освоить начатки языка Тараса Шевченко, перешел к решительным действиям.

— Хлопцы! Вас ждут жинки и дети! Электричка через годину! Вставайте и идем! — воскликнул он.

Повторив этот клич троекратно, Муха поднял-таки поверженных алкоголем людей и повел их к автобусной остановке. Хотя Муха пил несоизмеримо меньше, даже под стол лил, он все же поднабрался. И это несмотря на физическую форму. На остановке он понял, что тащит на своем горбу не троих, а четверых. Кум, как оказалось, тоже внял пафосным Мухиным призывам и, по-видимому, тоже собрался в Верхнее Синевидное. Отступать было поздно, автобуса не было, и Муха поймал машину.

На вокзале Муха нашел нужный перрон, сгрузил на него своих попутчиков, а сам сгонял в камеру хранения за рюкзаком. Погрузка тел на подошедшую вскоре электричку состоялась в два приема. Сначала кум и Петро, потом Павло и Йван. Где находится Синевидное, Муха представлял смутно, но каким-то образом понял, что электричка не прямая. Он расспросил публику и выяснил, что пересадку надо делать в Стрые. И это привело Олега в легкий ужас — его попутчики превратились в недвижимое имущество.

Короче говоря, до Верхнего Синевидного они добрались лишь к ночи, потому что Муха не успел-таки выгрузить аборигенов, пришлось проехать до Гребенива. От Гребенива полдороги плелись пешком, но потом подловили попутный грузовичок. И еще долго петляли по переулкам предгорного села, отыскивая нужную хату — в точности как когда-то гоголевский Каленик.

Первой обнаружилась хата молчаливого и незаметного Йвана. Бабы, две старухи и молодка, впрочем, не такая уж чтобы молодая, обрадовались мужу-сыну-зятю и остальным гостям, усадили за стол и Муху, и сопровождаемые им полутрупы, и в мгновение ока накрыли стол. Муха полностью протрезвел, но изрядно устал. А тут на столе мертвенной мутью заблестели бутыли самогона. Вид родного напитка, а не паленой «Гжелки» пробудил от дремы даже доставленных им покойников. Вот тогда-то и началось. На Муху, при его малой массе, аборигеновка подействовала сокрушительно. Он держался до последнего, но к утру уже вовсю подтягивал и «козакы йдуть» и «Ничь така мисячна».

Надо отметить, что и старушки, и молодка отмечали Муху особым почтением. Его героизм при доставке сельчан к месту жительства не прошел незамеченным. Муха потом вспоминал, что даже с кем-то целовался, но не был уверен, что не со старухой.

Его уложили в горнице, а остальных мужиков, как не оправдавших высокого доверия, выдворили на сеновал. К Мухе ночью приходила какая-то женщина, но он ей отказал, поскольку рассмотреть ее был не в состоянии и боялся, что это его пытаются изнасиловать те самые крючконосые старухи.