Точка слома - [53]

Летов же тем временем лежал, совершенно не желая спать и закрывать глаза, как вдруг, совершенно неожиданно для себя, вспомнил весьма интересную закономерность о которой говорил Ошкин: большинство убийств происходило в северной части района. Минут за десять он написал список точного места обнаружения трупов, доплелся до райотдела, зайдя в пустой кабинет Горенштейна и отметил на карте каждое место. В целом, убийства были расположены рядом друг с другом, в виде какого-то изуродованного многоугольника. Смело можно было сказать, что преступник орудует в северной части района и не выходит за ее пределы. Эта часть была самой ужасной для розыска: рядом «железка», густой лес и начинающиеся цеха паровозоремонтного завода с кучей построек при нем. Засыпанные снегом небольшие поля ОРСа и полусгнившие бараки для тех, кто на этих полях работал летом и ранней осенью, около леса шли стоящие на отшибе улицы с частными домиками, окруженные со всех сторон бараками, столовками, коммуналками и немалым количеством заброшенных сараев, ранее принадлежавших заводу. Публика там ошивалась разная: все больше работники завода и ОРСа, но туда же стекались все асоциальные элементы Первомайки: большинство воровских «малин» находилось как раз в этих гнилых бараках и коммуналках. Короче говоря, географические и социальные условия северного сектора очень затрудняли оперативную работу: там жила куча людей, среди которых прятались откровенные уроды, но жила в ужасных условиях шума завода и поездов с железной дороги, пьяных кампаний ночью и огромного количества закоулков, тупиков, пустых улиц, заброшенных строений. Во времена Летова бандиты часто заводили жертв в такие «заброшки», там били по голове и грабили. Еще одним минусом этого сектора являлась разветвленная сеть проселочных улиц и тупиков: при патрулировании трудно обойти все, легко заблудиться и бродить по одним и тем же закоулкам много раз. А из-за леса и разросшегося кустарника, а также ограды начинающегося завода, многие заброшенные здания были просто не видны. В общем, идеальное место для поиска и «систематического умерщвления людей без видимой цели» – частные домики стояли на отшибе, и очень редко бывало так, чтобы рядом с одним домом стоял другой. Это помогало совершать убийства без боязни быть замеченным соседями (особенно если убивать в темноте и сразу лишить жертву возможности кричать). Убийца делал все верно: он убивал в частных домах глубокой ночью, ни разу не сунувшись в барак, где стены чуть ли не фанерные и люди жили рядом; первый удар наносил так, что, по сути, сразу убивал или лишал жертву сознания, а, следственно, и возможности издавать громкие звуки; сам, вероятно, никогда не кричал и не шумел. В целом, действовал он предусмотрительно: еще ни один сосед не заметил его или не услышал подозрительных звуков.

Часы пробили двенадцать ночи. Летов сидел на полу и курил, заканчивая свой поток сознания, пока не перешел на мысли о приближающейся операции по поиску трупов. План поисков был понятен: идем цепью, на расстоянии максимум два метра друг от друга, заглядываем в закоулки, заброшенные здания и подвалы, в лес, во все места, где можно спрятать трупы. Наверняка этот урод убивал не только в квартирах, но и на улицах.

Докурив, Летов набросил на себя пальто и вышел на улицу. Ледяной ветер обдал его лицо с высохшими слезами, на черном небе были видны контуры туч, скрывающих дыры в небе, которые умные люди прозвали звездами. Редкие фонари бросали свой свет на заснеженную Таловую улицу, освещая ее, словно ракеты на передовой. Дома и люди в них спали: окна были темными и даже луна не проливала свой свет на крыши Первомайки. Летов шел вперед, ветер раздувал полы его пальто, обдувал лицо и тело, пытаясь отогнать назад, но он все равно шел вперед, шел медленно и с трудом, запинаясь о складки замерзшей грязи. Так и в жизни: идти сложно, ноги постоянно запинаются, но идти надо, надо обязательно. Вдали, во тьме он видит какие-то невнятные очертания, но не понятно очертания чего. Быть может, он уже видит конец своей дороги? Конец своей жизни? Если так, то даже к лучшему. Значит, запинаться, сопротивляться ветру осталось немного. Значит, скоро он попадет в яму, из которой ничего не будет видно и слышно. В ней не будет ничего. Вообще ничего.

Летов свернул с Таловой улицы и пошел по какому-то проселочному проезду. Ветра там не было, и лишь лай собак за заборами как-то нарушал спокойствие ночной, будничной Первомайки.

Небо темное, без единой пробоины – было ощущение, что ты сидишь под новехонькой плащпалаткой, в которой еще не было ни одной дырочки. Вот и закрытый продмаг, со стоящей у двери «Полуторкой», вот и отделение милиции вдалеке, а вот и очертания паровозов у Инской.

Летов вдруг подумал: где он был 9 мая 1945 года? Порывшись в закоулках своей памяти он вспомнил: в Красноярске. Его уже приговорили к лагерю и везли в Канск к месту отсидки, как говорили уголовники. В вагоне с ним ехало еще много других преступников. Мародеры, насильники, барахольщики, членовредители… В соседних вагонах ехали уголовники и пленные, а их вагон, пятый, был для военных преступников. Поезд долго полз по рельсам, скрипя и трясясь, он словно черепаха лез к вокзалу Красноярска: последней остановке перед Канском, пока его не качнуло, и он застыл, ухватившись мертвой хваткой за рельсы.