Точка слома - [51]

Лихунов усмехнулся и ответил: «Память, я смотрю, тебя не подвела. А вот мозги то подвели, видно, что у тебя шарабан уже не работает.

Летов зарычал, как тогда, в Вене, набросился на Лихунова, повалив его с нар и принявшись избивать со всей силы. Лихунов, поняв, что уже терять нечего, ударил в ответ, после чего перевернул Летова на спину и принялся душить, пока их не разняли ворвавшиеся в камеру конвойные. Лихунов получил еще пару пинков, а рычащего и орущего что-то невнятное Летова вдвоем вытащили из камеры.

Упав на холодный пол коридора, Летов завыл, как пес и согнулся словно лист бумаги. Картины войны, расстрел, сгребание мозгов в яму, лицо Лехи, его труп – все это крутилось в его голове, как волчок.

Когда Горенштейн с Ошкиным буквально прибежали к камере, конвойные уже стерли с сапог кровь, а Летов сидел на скамейке, куря папиросу трясущимися руками.

«Сергун, что с тобой?» – спросил Горенштейн, положив руку на плечо Летова.

Я знаю его – трясущимся голосом ответил Летов. – Я знаю этого нелюдя! Он у нас в лагере людей расстреливал, а я их закапывал. Я видел, как он мозги вышибал в упор, и улыбался при этом.

Ошкин и Горенштейн переглянулись и спросили в один голос: «Ты уверен?»

-Д…да, я не мог перепутать его хлебало. Я его навсегда запомню.

Втроем они зашли в камеру. Лихунов лежал на нарах, на полу была лужа крови.

–Встань, тварь – монотонно сказал Горенштейн. – Конвойные, в допросную камеру его.

Зарешеченное окно, темно-коричневый стол, черная лампа, чернильница, бумаги, в углу отдельный стол с печатной машинкой и писарь, пьющий чай – вот так выглядела допросная комната первомайского райотдела милиции. Лихунова усадили на стул, Ошкин прижался к стене у двери, конвойные встали позади стола, Горенштейн сел за стул, а Летов встал рядом.

«Ваше имя, год и место рождения, род занятий до перебежки к фашистам?» – начал Горенштейн.

-Лихунов, Илья Константинович – облизывая распухшую губу начал беглец, – 1911, Крым, помощник слесаря.

Послушай, тварь – вмешался Летов, – я знаю, что ты не тот, за кого себя выдаешь! Таких мразей, как ты, стреляли еще в 45-ом. Какое твое настоящее имя, чьи документы ты стырил и куда делся настоящий Лихунов?

Уберите этого сумасшедшего, – ответил веселым голосом Лихунов, – он меня с кем-то путает!

Летов опять зарычал и опять набросился на Лихунова. Он повалил его со стула, вдавил голову в ледяной пол, а прутья спинки стула поломались от напряжения, исцарапав спину коллаброциониста.

Горенштейн попытался оттащить Летова, но он ногами сшиб капитана с ног. Конвойные сразу схватили Летова подмышками, подняли на ноги и потащили к двери, пока он не повалил и их: одному ударил коленом в живот, а второго оттолкнул к стене. Летов вновь бросился к избитому Лихунову, но на этот раз его с ног сшиб уже Горенштейн, а прибежавшие конвойные связали Летову руки ремнем и вытащили за дверь. Пока обезумевшее тело Летова тащили злобные конвойные к двери, он на всю комнату орал матерные слова и угрозы. Мат, желание «глаза тебе вырезать», «также мозги в упор вышибить и жрать их заставить» вылетали из уст обезумевшего опера, пока он не оказался за дверью, которую охранники плотно закрыли и встали на свое место. Горенштейн вытер кровь из под носа, выплюнув кровавую слюну и пустив несколько матерков в сторону закрытой двери, поднял Лихунова вместе со стулом и сел продолжать допрос.

Ошкин же, хромая, подошел к охранникам и сказал им: «Ребята, сами воевали, сами знаете, что такое война и когда у тебя на глазах убивают. Простите Летова и ни слова об этом случае. У Сереги нервы не выдержали, такого-то урода увидеть».

Охранники кивнули, а старший сказал: «Мы и не собирались, у самого брата расстреляли вот так в 41-ом, он политруком был. Сам бы так поступил, коли увидел расстрелявшего его».

Ошкин похлопал охранников по плечу и отошел в сторону. Допрос был продолжен, Лихунов сознался в убийстве Дворового и в том, что убивать пытался так, как рассказывали об убийствах «первомайского душегуба», чтобы «надуть» следствие.

…-Серег, я такого не ожидал от тебя, – начал Горенштейн, выйдя из допросной. – Это, конечно, останется только между нами, но не хватало еще, чтобы ты такое вытворил перед новосибирским офицером, который за Лихуновым приедет! Я все понимаю, может сам бы так поступил, но научись контролировать себя!

–Когда этот офицер приедет, – мрачно ответил Летов, – я ему дам список имен тех, кто видел, как эта сука расстреливала людей. Мы должны им доказать, что он виновен в массовых расстрелах!

-Я согласен. Но, если что, за убийство двоих милиционеров, ранение еще одного и оказание сопротивления при задержании ему и так четвертак светит. Расстрел то отменили.

-Это дело чести, черт побери, доказать надо.

Горенштейн развязал Летову руки и отвел его в кабинет, где дал попить воды, оставив его составлять список фамилий.

Перед глазами Летова стояла та картина. Серое небо, холодный ветер, грязные и усталые люди, Леха, со слипающимися глазами и точные, одиночные выстрелы, которые заглушают крики и мольбу стоящих на коленях пленников. Он идет и стреляет каждому в затылок. Тела падают вниз и замирают в диких позах. И вот этот палач рядом, в нескольких комнатах, сидит и врет. Летов вспоминал лицо каждого и записывал имена. Вспомнил он пять имен: трое из его отделения и двое из соседнего. Кто из них выжил, а кто нет – Летов не знал, велика вероятность, что вообще никто, но попытаться стоит.