Точка слома - [47]

Летов поднялся, подернулся, дабы выгнать из себя остатки воспоминаний, а потом сказал: «Это не он, ну не он это. Этот выродок никогда бы не выбросил свой трофей и никогда не нарушил схему».

В этот же момент прибежал ефрейтор, который запыхаясь радостно сказал: «Опросили жителей дома №9, в нем видели, как сегодня примерно в 11 утра Дворовый около магазина общался с каким-то странным типом. Он был в телогрейке и грязной одежде, словно из леса вылез».

– Надо съездить в библиотеку – стискивая зубы сказал Летов. – Он вырвал четверостишье из библиотечной книги. Кирвесу скажи, чтобы снял отпечатки. В библиотеку со мной поедешь?

Горенштейн закурил и кивнул, дав прикурить Летову. Мотор «Победы» выл, выбрасывая газы на снег, а во двор уже въехала «труповозка» в кузов которой санитары занесли труп молодого милицонера.

–У меня такое же было – пробормотал Летов, высасывая последние остатки табака. – Году так в 37-ом мы ловили банду и бандюки, чтоб нас запугать, грохнули моего напарника. Тоже толковый парень был. Похоронен тут где-то, рядом, могилы и не найти поди уже. Я вот когда к матери ходил, заметил, кладбище разрослось так сильно с довоенных времен. Словно маленькая деревушка выросла. Деревушка тех, кого нет здесь, но кто есть там, далеко. Там, где либо ничего нет, либо есть все.

-А как же неверие в загробную жизнь? – удивился Горенштейн. – Ты же вроде был коммунистом.

-А я им и остался. Просто понимаешь, сейчас все чаще думаю о близости кончины и… так хреново думать о том, что после нее ничего не будет. Я понимаю, что там ничего нет, но душа требует, чтобы горел огонек веры в то, что после смерти здесь, будет что-то там. Вот такая война души и разума. Черт бы побрал меня – я всю жизнь воюю. Ты посмотри, в детстве – со шпаной, в юности и молодости – с мразями, когда в ментовке работал, потом с врагами и… ну, это во время войны, а теперь с самим собой и с мразями. Хотя, это одно и тоже.

-А какая жизнь без войны? Всегда с чем-то да боремся. Но знаешь кого победить сложнее всего?

-Кого?

-Да самого себя. Я бы так хотел забыть весь тот мрак, стать нормальным, счастливым человеком, но это уже вряд ли возможно. Даже Валя не поможет, как бы я не хотел в это верить.

-А представь какого мне? Я постоянно живу с мыслью, что убил невинных людей? Тех, кто мог сейчас жить и быть счастливым, а по моей вине лежит где-нибудь в мелкой могилке под Веной.

Горенштейн лишь покашлял, вспомнив тот случай с пленным немцем, выбросил окурок и пошел к машине.

…Летов, Скрябин и Горенштейн мерными шагами вошли в библиотеку. Девушки с интересом посмотрели на молодого милиционера и двух довольно привлекательных мужчин. Летов сразу заметил, что под красным томиком со стихами Маяковского стерта пыль и не видно нового слоя, поэтому достал его и показал Горенштейну вырванное четверостишье.

«Скрябин, оформляй изъятие книги» – громко сказал Горенштейн.

Уже закопошившиеся бабушки вскочили со своих мест и побежали к милиционерам.

Горенштейн расстегнул ворот рубахи и, мрачно взглянув на работниц библиотеки, сказал: «Приветствую, гражданочки. Мы из милиции. Скажите, сегодня, часов так в 11:30-12 были тут какие-нибудь новые или подозрительные лица?»

Бабушки переглянулись между собой, но тут вышла та молодая работница, которая испуганно все рассказала Горенштейну про грязного человека, от которого сильно пахло и который грубо ей что-то сказал. Теперь в голове Летова прорисовалась вполне ясная картина.

Машина уже ехала обратно в отделение. Книга лежала в бумажном пакете, Горенштейн теребил кепку, а Летов стеклянными глазами смотрел в мокрое окно. Когда он работал, то мрачные мысли и воспоминания уходили, но как только выдавалась свободная минутка он вновь опускался в состояние беспробудного мрака. Вот и теперь, очередные воспоминания.

Что интересно, Летову довольно часто вспоминался Выборг. В принципе, штурм этого города не был таким уж жестоким – финны побежали сами после пары часов боя. Однако сам город был неимоверно красивым и запоминающимся. К тому же Летову почему-то запомнился тот светлый вечер 20 июня 1944 года, когда он с лейтенантскими погонами, чистыми сапогами, новыми галифе и гимнастеркой, утяжеленной всеми своими наградами, шел по улице к Выборгскому замку, на башне которого уже развивалось алое знамя. Немного обшарпанная белая башня была вся в золотых лучах, в них же был и сам Летов, и Выборг. Казалось, что золото залило город. Замок, улица, старший лейтенант РККА, его награды – все были в ослепительном свете. Летов щурил глаза, свет бликами отлетал от наград, но он шел вперед, удивляясь такой солнечной погоде. Этот свет, эта победа, это счастье. Счастье быть живым, быть человеком, быть солдатом, быть счастливым… Счастье просто быть. Просто быть…

Летов открыл свои глаза и увидел этот мрачный, серый город. Он уже не жив, а полумертв. Он уже не человек, он преступник. Он уже не солдат, а непонятно кто с пометкой в паспорте: «выдан на основании ст. 38(39) Положения о паспортах». Он уже не счастливый, он гнилой. Его уже нет. Есть лишь какие-то его огрызки, которые тоже скоро сгниют и от него уже совсем ничего не останется.