Точка Омега - [63]

Странное, однако, дело: как бы ни досадовал К. на своего бывшего ученика, сколько бы ни спорил с ним мысленно, никак он не мог освободиться от ощущения связанности с ним. Действительно загадочно: ну учил он того английскому, ну беседовали они на разные, в том числе и политические темы, даже и тогда расходясь, можно сказать, кардинально, какая же тут связь? Тем более что не виделись они с тех пор, не общались и вообще жили в совершенно разных измерениях.

Не совсем, впрочем, разных. Как-никак, а страна у них была одна, а значит, и все остальное касалось К. тоже непосредственно. Только от К. фактически ничего не зависело, а от Н. при его теперешнем положении зависело многое. И это сильнее всего угнетало К., причем все больше и больше, как будто и его вина была в том, что Н. так, а не иначе смотрит на вещи. Иногда он ловил себя на том, что готов выйти на площадь и громогласно заявить о своем несогласии или хотя бы написать Н. разгневанное письмо, полное обличительного пафоса.

Тем более странно, что он, однако, ждал. Ждал письма или звонка с приглашением на юбилей Н. Что-то подсказывало: бывший ученик не только помнит о нем, но и в каком-то смысле чувствует себя обязанным ему – как ни крути, а беседы с К. не прошли даром.

В последние дни К. дергался при каждом телефонном звонке, нервничал по пустякам, так что это даже стало заметно близким. «Что-нибудь произошло?» – обеспокоенно спрашивала жена, однако вразумительного ответа не получала. Да и что определенного он мог ей сказать, если сам не понимал до конца, что с ним? Чем больше раздражали и даже бесили выступления Н., заметно активизировавшегося накануне собственного юбилея, тем напряженней становилось ожидание.

Вспомнит—не вспомнит? Позовет—не позовет?

«Неужели причина только в том, что Н. – птица высокого полета, известный человек?» – спрашивал себя К., отнюдь не страдавший комплексом неполноценности и вовсе не стремившийся приобщиться к миру высокопоставленных особ. Если бы это было так, он просто перестал бы себя уважать, тем более если учесть полное несовпадение во взглядах.

Но ведь отчего-то все-таки происходило? Да, тогда они были моложе, ну и что? При чем здесь это?

В сущности, и тогда, и теперь они были по разную сторону баррикад, и еще неизвестно, готов ли он был бы при случайной встрече пожать Н. руку – вот даже как!

Впрочем, это тоже слишком. Если бы они все-таки встретились, К. мог бы открыто, без обиняков, выплеснуть все накопившееся, всю горечь и несогласие, которые, вероятно, разделяли с ним очень многие. Это было бы с его стороны не просто правильно – использовать такую возможность, но своего рода гражданским поступком, пусть даже и не требующим особого мужества. Он мог бы донести до бывшего ученика мнение сотен тысяч, если не миллионов, попытаться растолковать его заблуждения. Ведь именно теперь, находясь близко к самой вершине власти, уверенный в собственной непогрешимости, Н. меньше всего мог услышать другие мнения.

Идея эта так захватила К., что он время от времени даже начинал бормотать вслух, причем не только ночью во сне, но и днем, вызывая тревогу у жены. Он должен был, просто обязан был сказать, что нельзя тянуть страну в смуту безвременья, нельзя навязывать ей ложную модель развития только потому, что она якобы не приспособлена для демократии, ну и так далее. Все это казалось ему настолько очевидным, что вовсе не требовало особого велеречия.

Слова должны быть простыми и ясными, как и те смыслы, которые стояли за ними. Так же просто и ясно они могли бы прозвучать на любом языке, будь то хоть английский, хоть китайский, хоть какой. Может, на английском это прозвучало бы даже доходчивее, но и на мове родных осин, уверен был К., они не менее убедительны. Нужно только, чтобы человек был открыт для них и не упирался в собственные ограниченные или даже превратные представления.

В общем, он готов был к встрече, теперь даже и цель была, очень важная. Может, его миссия в этом и состояла: что в полной мере не удалось осуществить когда-то на занятиях английским, необходимо было завершить теперь. Дело оставалось за малым – за приглашением или хотя бы звонком.

Когда звонок наконец-таки раздался и в трубке послышался хорошо знакомый, почти привычный по многочисленным радио– и телевыступлениям голос (сам позвонил!), К. нисколько не удивился. Волнение, да, было, но ни удивления, ни особой радости. Раз миссия, значит, так и должно быть, все закономерно и неизбежно.

Н. же буднично, как будто они только вчера расстались, с теплотой в хорошо поставленном голосе сказал, что всегда о нем помнил и хотел бы видеть на своем юбилее, причем даже не официальном, а в кругу самых близких людей. К. ведь очень много для него сделал, он, наверное, даже не знает, насколько много, так что Н. ему чрезвычайно признателен и хотел бы лично эту признательность выразить.

Господи, подумал К., значит, он и вправду связан с Н. некими тайными узами, значит, их общение на тех, давних занятиях действительно не прошло даром. Правда, это, на первый взгляд, мало что изменило в представлениях Н., однако кто знает, может, если бы не их занятия, все было бы намного хуже. А теперь у него появился еще и шанс кое-что изменить к лучшему, подкорректировать, подправить.