Точка Джи-Эл - [29]

— Она ничего не помнит, — пояснил первый, — как зовут, кто она — ничего! Очень странный, редкий случай. Нам придётся оформлять вам специальный документ, чтобы вы могли летать сразу в Москва. Думаю, дня три мы её наблюдаем, а пока будут оформлять документ и страховка.

Павел, глядя прямо перед собой, машинально кивнул и вытащил сигареты. Юрий осторожно потянул его за локоть и вывел на крыльцо.

— Ты ведь любишь её? — спросил Юрий.

Павел кивнул, жадно затягиваясь.

— Ну, тогда я уверен, что ты сможешь помочь ей снова стать человеком.

Юноша с удивлением посмотрел на питерского бизнесмена:

— А она что, не человек?! Она всё вспомнит, я постараюсь!

Юрий мягко улыбнулся:

— Я наблюдал за вами. То, что ты безумно влюблён, это видно. А вот она — вела себя не совсем как ты. Подумай, возможно, у тебя появился интересный шанс? Возможно, она всего и не вспомнит, но сможет тебя полюбить, а?

— Странно ты говоришь…

Юрий чуть улыбнулся:

— Чего же странного? Ты сможешь сделать её таким человеком, какой нужен тебе. Это великий шанс, ты сможешь вдохнуть в неё часть собственной души!

— Ты думаешь?… — поднял глаза Павел.

Юрий потрепал его по плечу:

— Ну конечно — как Пигмалион в статую! Знаешь такой миф?

Безработный

Больше всего Фёдор Пошивалов не любил утро, когда бессонница нещадно дерёт глаза, а на востоке уже разгорается заря ещё одного бессмысленного дня. Он не просто не любил, он терпеть не мог утро — любое.

Друзей или бывших сослуживцев у него в этом городе не осталось, а кто остался так либо связались с бандитами, либо спились.

Началось это три года тому назад, когда он безработным вышел из больницы и, самое главное, по-настоящему понял, что именно утром сильнее всего ощущается, что остался совершенно один.

Вечером всё было проще — вечером, когда он заскакивал в "Шерлока Холмса" опрокинуть пару-тройку рюмок чего-нибудь крепкого, возникала иллюзия "компании".

Пошивалову нравился "Шерлок Холмс", тем более, что кафе находилось недалеко от его дома. Владельцы оборудовали заведение по образу и подобию английского паба — управляющая, ходили слухи, даже ездила в туманный Альбион "перенимать опыт". Тут было довольно дорого — но натурально, без балды: ну, виски там «Баллантайн», или "Джонни Вокер" всех лейблов, настоящий эль и без фантазии, но добротные английские закуски к ним. К тому же тут собирались, как правило, вполне пристойные люди, и создавалась атмосфера домашнего уюта. Не гремела сумасшедшая и, упаси боже, «живая» музыка, никто не раздражал, никто не лез с разговорами — и в то же время витал «дух» доброй старой компании.

Фёдору это и требовалось: неторопливая рюмка-другая, после чего, отрешённо поглазев на публику, можно неспешно двинуться домой, чтобы завалиться спать. Затем, если удавалось заснуть, встать утром — и снова дожидаться вечера.

Он никогда не садился за столик, но иногда вступал в мимолётные разговоры у барной стойки. Разговоры были так себе: о политике, о том, куда катится страна, о терроризме, о продвижении НАТО на Восток, о китайской экспансии в Сибири и тому подобные.

Собственные слова, правда, казались не частицами выплеснутой души (её уже практически не осталось), а шаблонами, которыми он прикрывал пустоту, создавая видимость заинтересованного диалога в полумраке "британского паба", занесённого в центр России ветрами предпринимательской активности.

Фёдор подсчитал, что денег, накопленных щё в той, семейной жизни, и которые ему были теперь, в общем-то, не нужны, хватит на 5–6 лет вот таких сидений в баре — больше он почти ничего на себя не тратил. Что будет потом, думать не хотелось. Может быть, он найдёт работу: даже когда стукнет пятьдесят, охранником его возьмут легко.

Мужчину наблюдавшего за ним, Пошивалов заметил ещё тогда, когда незнакомец в первый раз появился в "Шерлоке Холмсе". Ростом повыше среднего, и средних же лет, крепкий — намётанный глаз Фёдора определил, что вполне возможно он служил или служит ещё до сих пор. Незнакомец устраивался за дальним столиком и потягивал эль.

Пошивалов, заметив, что за ним наблюдают, уже спиной ощущал этот взгляд — свойство, не раз выручавшее и в горах Кандагара, и на родном (родном ли ныне?!) Кавказе.

На третий вечер таких разглядываний незнакомец подсел к Фёдору за стойку. Пошивалов и бровью не повёл, но внутренне подобрался: никаких разговоров с вероятным бывшим коллегой он вести не желал. Краем глаза Фёдор видел, что мужчина, вертя стакан, смотрит на него.

"Да пошёл ты!.." — с раздражением подумал Пошивалов. — "Сейчас допью — и отвалю, на сегодня хватит".

Он проглотил последний глоток, раздавив зубами остаток льдинки, и уже начал вставать, когда незнакомец подал, наконец, голос.

— Фёдор Сергеевич, мог бы я просить Вас уделить мне сегодняшний вечер?

Пошивалов задержался, удивлённый: манера разговора оказалась совершенно иной, чем та, какую он ожидал. Так мог общаться не бывший коллега по «горячим» точкам, а, например, деятель культуры.

"Имя моё знает, это не с проста, — подумал Пошивалов. — Может, режиссер какой-нибудь? Хочет пригласить сниматься?…"

Сил и желания сниматься в кино он не чувствовал. Когда-то раньше, наверное, получи подобное приглашение, был бы даже рад, а теперь нет: играть роли бравых вояк, которые давным-давно сыграны и переиграны в жизни, казалось смешным и ненатуральным.