Точка Боркманна - [69]

Когда руки и ноги связаны, подвижность сильно ограничена, и не только подвижность в пространстве; большую часть времени она лежала, свернувшись клубком, почти в позе зародыша. Вставала лишь для того, чтобы подойти к ведру и справить надобность… медленно, осторожно пробираясь к нему на ощупь. Запахи, исходящие из ведра, поначалу раздражали ее, но потом она перестала их замечать. Единственный запах, который она все время ощущала, – это насыщенный запах земли. Он проникал в сознание, едва она просыпалась, и не оставлял ее не на минуту.

Этот запах прерывал лишь приятный аромат табака, когда он сидел напротив нее и рассказывал.

Безграничный страх, который она испытывала поначалу, постепенно стерся. Нет, не исчез совсем – сжался, сменился чем-то другим: тяжелым чувством непрекращающегося летаргического сна и страдания; не полная безнадежность, но все нарастающее ощущение того, что она – нечто вегетативное, увядающее, постепенно превращающееся в вялое, невосприимчивое тело… тело, которое все настойчивее и хладнокровнее отгоняло от себя все впечатления, мысли и образы. Внешняя тьма проникала внутрь, медленно забиралась ей под кожу… однако где-то в глубине души она понимала, что это ее единственный шанс выжить, не сойти с ума. Просто лежать под одеялами и стараться сохранять тепло собственного тела, насколько это возможно. Давать мыслям и фантазиям свободу, не пытаясь анализировать их.

И ни на что не надеяться. Ничего не представлять, не размышлять над тем, что же ждет ее в конце. Просто лежать. Просто ждать, что он придет и продолжит свою историю.

О Хайнце Эггерсе и Эрнсте Симмеле.

– Даже не знаю… – проговорил он, и она услышала, как срывается целлофановая упаковка с новой пачки сигарет. – Возможно, все уже было потеряно еще тогда, когда она вернулась из Арлаха. А может, тогда еще были шансы все исправить. Разумеется, теперь, задним числом, это не имеет значения, нет никакого смысла гадать… все вышло так, как вышло…

Внезапно вспыхнувший огонек почти ослепил Беату; он закурил.

– Витте вернулась, и мы не знали, что нам делать – надеяться или отчаиваться. Конечно, мы предавались то одному, то другому; человек не может жить в отчаянии, разве что когда он достигает конечной точки осознания – но, пожалуй, даже и тогда не может. Как бы там ни было, она больше не захотела жить дома. Мы нашли ей квартиру в Дюннингене. В самом начале марта она переехала туда. Квартира состояла всего из одной комнаты и кухни, но все же довольно просторная. Светлая и чистая, на пятом этаже, с видом на море. Она по-прежнему лечилась. Сделала детоксикацию, проходила психотерапевтический курс… во всяком случае, должна была проходить… По вечерам работала на полставки в «Хенкерс». С работой она не справлялась, прогуливала, как потом выяснилось, но до поры до времени мы ничего не знали. Мы не проверяли, не хотели показывать ей своего недоверия. Все должно было происходить на ее условиях, а не на наших, как с важным видом объяснил нам шибко умный социальный работник. Так что мы скромно держались в стороне… Зачем это было нужно? Ну вот, всю весну она жила там, и все шло неплохо, как нам казалось. Ну, а деньги на то, что ей, как мы думали, уже не требуется, она получала от таких, как Эрнст Симмель. Эрнст Симмель…

Он замолчал и глубоко затянулся. Беата проследила глазами за красной горящей точкой, и ее вдруг охватило острое желание закурить. Может, он и дал бы ей сигаретку, попроси она, но она так и не решилась попросить.

– Однажды вечером, в конце апреля, я заехал туда по какому-то делу. Должно быть, я и не бывал там с тех пор, как она вселилась в новую квартиру. Не помню, какое у меня было дело, видимо какая-то мелочь, но мне тут же стало совершенно не до того, едва я переступил порог квартиры…

Снова пауза, горящий огонек сигареты… Он кашлянул пару раз. Беата прислонилась к стене, ожидая продолжения. Хотя уже знала, что последует.

– Я позвонил в дверной звонок. Видимо, он был испорчен, и тогда я нажал на ручку двери… было не заперто, и я вошел. Зашел в холл, огляделся. Дверь в комнату была приоткрыта… я услышал доносившиеся оттуда звуки и заглянул в щель. И тут я увидел его в тот момент, когда он получал то, за что заплатил.

– Симмель? – прошептала она.

– Да.

Снова повисла тишина. Он закашлялся и снова затянулся. Затем, бросив окурок на пол, растоптал огонек ботинком.

– Я замер на пороге, и тут наши глаза встретились. Она посмотрела прямо на меня поверх плеча этого отвратительного типа… он стоял, прижимая ее к стене. Будь у меня тогда при себе оружие – топор, или нож, или что угодно другое, – я убил бы его на месте. А может, и нет – я стоял как парализованный… эти глаза… глаза Бригитте, когда она позволяла ему удовлетворять свою похоть… такой взгляд я уже видел у нее однажды. Ей было тогда лет семь-восемь, и она впервые увидела голодных умирающих детей в телевизионном репортаже из Африки. То же самое было в ее глазах и сейчас. То же отчаяние… Та же беспомощность перед злом мира… Я повернулся и ушел… и потом целый месяц не мог глаз сомкнуть…

Он замолчал и достал новую сигарету.