Точка бифуркации - [30]

- Для чего же тогда этот запрет? - удивился я. - И потом, нельзя запретить что-либо целиком и полностью, такой запрет не может быть эффективным. Необходимо установить границу, начиная с которой это "нельзя" должно работать.

Шеффилд глянул на меня с уважением. Так, по крайней мере, мне показалось.

- Возможно, вы и сами не знаете, до какой степени правы.

"Ну, я-то, положим, знаю!" - подумал я несколько самонадеянно, И был наказан.

То, что сказал далее Шеффилд, явилось для меня откровением.

- Разумеется, наша беседа носила до сих пор несколько отвлеченный характер. Мы толковали о каком-то гипотетическом объединении личностей, о создании сверхличности и даже, может быть, в некоей весьма отдаленной перспективе, о новом типе разумного существа. Все это полезно и забавно. Но, возвращаясь с небес на землю, я хотел бы отметить некоторое очень интересное свойство нашей цивилизации. В контексте вашего последнего замечания. Обращали ли вы внимание на то, что с развитием этой цивилизации начинает катастрофически возрастать количество запретов? Нельзя то, нельзя се ничего нельзя! Что интересно, запреты носят прямой и категорический характер. В то же время раньше, насколько мне известно, прямо почти ничего не было запрещено, а только кое-что не поощрялось, и преградой служила мораль. Обратите внимание - мора-аль! Нечто эфемерное, расплывчатое, но как великолепно она регулировала общественные отношения!

- Вы хотите сказать, что отношения в обществе становятся все более и более аморальными? - спросил я осторожно.

- Нет, этого я утверждать не берусь. Я утверждаю, что они становятся все более и более формальными. И, следовательно, я немедленно начинаю утверждать, что формальными же становятся связи между отдельными индивидуумами. А это признак того, что наше общество начинает медленно, но верно двигаться к распаду. Кстати, обюрокрачивание общественных структур - иной признак, но природа его та же. Там, где утрачиваются живые связи, чтобы сохранить структуру, продлить ее век, устанавливают отношения формализованные... По-моему, я уже все сказал, что хотел. Во всяком случае, достаточно.

Шеффилд замолчал.

Я понял, что аудиенция подходит к концу, поблагодарил за приятную и в высшей степени плодотворную беседу, посетовал, на то, что отнял слишком много времени. На это Шеффилд как-то по-особенному хитро усмехнулся и сказал: "Заходите еще, если появится желание поболтать".

"Непременно!" - ответил я и удалился, открыв задом дверь его кабинета.

При этом я совместил процесс открывания двери с процессом отвешивания поклонов. Кстати, рекомендую - очень удобно. Если, конечно, двери открываются наружу. Что, в свою очередь, очень удобно, если часто приходится выставлять посетителей.

В кабинетах больших начальников двери должны открываться только наружу!

Глава 6

У Спиридонова дверь кабинета открывалась вовнутрь. Создавалось впечатление, что он так и сидел на своем месте с тех пор, как мы расстались двое суток назад.

- Можно? - поинтересовался я, закрывая эту дверь изнутри. Спиридонов сморщился и посмотрел на меня глазами ангела, уволенного из рая без права ношения крыльев.

- Что? - спросил я.

Он молча показал пальцем на свою щеку.

- Зуб?

Он помотал головой.

- А что?

- Язык прикусил. Опух, зараза. Болит - мочи нет!

- Так прими таблетку.

- А какую надо? И где я ее тебе возьму?

- Ну, ты, Василий Васильевич, прямо как дитя малое. Вон же аптечка стоит на шкафу в соседней комнате!

- Сам видишь - никого нет, - рассердился Спиридонов, - а мне из кабинета выйти нельзя.

- Почему?

- Сан не позволяет... Все разбежались кто куда, должен же кто-то сидеть на связи!

- Так в соседней же комнате, Василий Васильевич, а? сказал я, пряча улыбку в усах, которых у меня не было. Иначе говоря, лукаво.

- Отстань! Чего тебе надо?.. Ну не знаю я, какую таблетку пить, не знаю! Понял? И иди отсюда, пока цел! - взорвался он.

Я взял стул, поставил его возле стола, сел напротив и изобразил на лице скуку.

Скажу честно: мне сорок лет, но когда я общаюсь со Спиридоновым, постоянно хочется озорничать. Стояли бы чернила на столе, так я бы их выпил. Или, например, лежала бы скатерть, так бы и сдернул. Примерно то же самое я замечал и за другими. Чем был обусловлен этот синдром, объяснить совершенно невозможно. И тем не менее.

- Ну, - сказал Спиридонов, продолжая морщить лоб и кривить рот, - чего сидишь? Давай рассказывай, нечего тут сидеть.

- Так принести таблетку?

- Неси, - сдался он. - И воды неси. Без воды они у меня в горле застревают... Слушай, Гиря, сейчас, говорят, таблетки уже пить нельзя. Мол, химия и все такое. Как думаешь?

- Это было в прошлом веке. Сейчас уже можно.

Я принес таблетку и заставил Спиридонова ее проглотить без воды. Потом отдельно принес воды и заставил выпить. Все это вместе взятое, вкупе с его гримасами и стенаниями, доставило мне такое же удовольствие, как цирковой номер с клоунами.

Спиридонов, проглотив таблетку, затих и начал как бы прислушиваться, что у него делается внутри. Потом склонил голову набок и выпятил челюсть. Потом закатил глаза и, наконец, задрав указующий перст, изрек: