То ли быль, то ли небыль - [103]

Он успел при жизни увидеть напечатанными и роман свой «Две жизни» (спасибо Сереже Никитину), и книгу стихов. Он был им бесконечно рад, и я счастлива, что он получил от жизни этот подарок.

Нет на свете ни чужих, ни наших, Все преграды на пути круша, Борется отчаянно Наташа В одиночку против США.

Идя сквозь жизнь по перекресткам сплетен, Под грудой тяжкою незавершенных дел,

С годами всё труднее заводить новых друзей. Со старыми – багаж прожитых лет, пуд съеденной соли. Им можно сказать: «А помнишь?» Новых не спросишь.

С замечательным художником Михаилом Туровским и его женой Софой меня познакомил Губерман. Я впервые переступила их порог, но уже через десять минут ловила себя на совершенно иррациональном импульсе спросить: «А помните?..» – словно мы прожили бок о бок предыдущие пятьдесят лет. Такие родные оказались люди.

Думаю, что Миша – один из лучших, если не лучший художник своего времени. Только не подумайте, что он это время представляет, скорее наоборот. Искусство конца двадцатого века – искусство распада. Михаил Туровский идёт против течения как хранитель, продолжатель и наследник лучших традиций предшественников. Впрочем, я не искусствовед и эту тему развивать не буду. Просто я погружаюсь в его картины и могла бы проводить среди них долгие счастливые часы, если бы жизнь позволяла. Миша и Софа живут в Нью-Йорке, и видимся мы, к сожалению, гораздо реже, чем мне бы хотелось…

Судьба настоящего художника, как правило, полна драматических событий, и Миша – не исключение. Потомки, конечно, разберутся, напишут роман, снимут фильм. А пока на Мишиной родине в Киеве была огромная выставка в Национальном музее Украины и вышла трёхтомная монография. «В общей сложности пять томов – восемнадцать килограмм. Видишь, какой я внёс весомый вклад в искусство!», – радовался Миша.

После разнообразных приключений Миша наконец получил признание и на Западе. Двуязычная (на французском и английском) монография о «великом современном художнике Михаиле Туровском» вышла и в Париже – 220 великолепных репродукций его работ. И совсем уж не слабо – его работам предоставил свои стены Музей современного искусства в Нью-Йорке (последний раз я была там на выставке Ван Гога).

Кстати, Миша пишет не только кистью: он – автор чудных афоризмов, которые в начале девяностых годов собрал в проиллюстрированную им же книгу «Зуд мудрости». Часть их включена в недавно изданную в России «Антологию афоризма», и мы замечательно их «обмыли» во время моего недавнего визита в Нью-Йорк. Вот вам для примера несколько моих самых любимых: «Награжден обратной стороной медали» (Губерман потом это зарифмовал в известный гаррик); «выдавливал из себя раба по капле и принимал по десять капель перед едой»; «очередь подобна скорпиону – весь яд у нее в хвосте»; «станция Голгофа-пассажирская»…

С Туровскими на Атлантическом океане.

Вдова художника Тышлера Флора Сыркина и Иосиф Бродский на вернисаже Русского авангарда в Музее Гугенхайма в Нью-Йорке. Начало девяностых годов.

Флора с афишей к выставке, посвященной 85-летию Тышлера.

Флора

С Флорой Сыркиной я познакомилась когда-то через ее дочку Таню, замечательную художницу-керамистку. Флора была очень красива, за ней когда-то в юности безуспешно ухаживал мой отец. Я знала, что Флора происходит из очень известной научной семьи: она была дочерью академика Якова Кивовича Сыркина, пострадавшего за теорию резонанса. В глухие сороковые-пятидеся-тые годы, взяв на вооружение искусство, с которым Лысенко истреблял генетику, другие естественные науки тоже считали своим долгом найти и искоренить у себя криминальные направления. В химии таким козлом отпущения была избрана теория резонанса, разработанная Флориным отцом. Он был отовсюду уволен, но, к счастью, уцелел – не посадили.

Искусствовед Флора была женой гениального художника Александра Григорьевича Тышлера. Я с Тышлером не встречалась – мы подружилась с Флорой уже после его смерти. Флора включила меня в свой «внутренний круг»: я бывала у нее не только на семейных праздниках, но и в самые что ни на есть будни – в дни маникюра и педикюра, который ей, а теперь и мне, делали у нее дома. Флора жила комфортно – у нее были свои мастера в любой сфере жизни, от изготовителей очков до парикмахеров и портных, и она ими со мной щедро делилась. Я очень любила у нее бывать, в ее гостиной был совершенно особый, теплый мир тышлеровских картин и деревянных скульптур.

Потом я уехала в Америку. Мы переписывались и перезванивались, и, приезжая ненадолго в Москву, я всегда забегала к Флоре.

Однажды Флора позвонила мне в Америку с известием, что в Музее Гугенхайма в Нью-Йорке будет выставка Русского авангарда, куда она приглашена с картинами Тышлера. Флора спросила, не хочу ли я прилететь на открытие. Вскоре по почте пришел дивной красоты пригласительный билет, извещавший среди прочего, что форма одежды на вернисаже – «черный галстук». Я понятия не имела, что это такое, но на выставку, конечно, полетела.

Мы с Флорой пришли в музей рано утром в день открытия – посмотреть, как развесили Тышлера. Флора была очень недовольна развеской и безуспешно пыталась что-то изменить, а я просто бродила по выставке в пустом музее, наслаждаясь отсутствием сутолоки и суеты.