То, что было вчера - [36]

Соседи снизу вышли на участок. Кто-то с ножницами — подстригать клубнику. Кто-то с тяпкой — полоть огород. Кто-то с лопатой — клумбу готовить под цветы будущего года.

«Как у них все заранее расписано!» — подумала Лида.

И птицы развеселились — защебетали, занялись своими делами. И даже бабочки запорхали над мокрой травой, и загудели осы и мухи. И полуживые комары, оставшиеся со вчерашнего дня в комнате, ринулись к окну.

Лида распахнула рамы. Свет и тень. Солнце и стволы деревьев. Стволы разные, и лучи солнца всюду разные. На зеленых лапах елей — одни. На соснах — другие. На высохших ветках — третьи. На траве…

У кого это было? Где-то она видела такое, почти неправдоподобное сочетание яркого света и темных теней, радости и грусти, добра и зла. Но где? Неужели в Третьяковке? Да, там был Куинджи. Это — у него.

— Погодка-то, Лидочка! — крикнул снизу сосед. — Сейчас только и гулять! Иль вот с землей повозиться!

Не нравился Лиде этот сосед. Правда, и не было вроде ничего в нем плохого, но как-то уж очень настырно он говорил о своем огороде и о земле вообще. И почему-то все время намекал Лиде, что, дескать, вот они люди простые, необеспеченные, и им не до магазина, не до базара. Мол, свое-то куда дешевле. А Лида знала, что и у них — пусть они, как считает сосед, люди обеспеченные! — вечно не, хватает денег, и мать занимает, и отец, хотя не экономят, не прижимаются, а живут вроде бы по простому принципу, как все: есть — есть, нет — нет!

Лида безразлично посмотрела на соседа, словно и не расслышала его слов.

— Ну, как знаешь, Лидочка, — обиженно удивился сосед. — Я ведь думал, как лучше!.. Пользоваться надо погодкой. Не часто в сие лето такая случается…

— Я приду! — крикнула она в окно. — Вот только…

Она вспомнила отца и — почти интуитивно — те далекие места, где он сейчас… И еще то, что отец всегда ругал ее за неаккуратность и за невнимание к домашним делам, которые проходят как-то стороной от Лиды, и слова его: «Вырастешь, сама пожалеешь, что ни макарон сварить не можешь, ни пол вовремя подмести…»

— Доченька, пошла бы погуляла! — сказала Валентина Михайловна. — Правда, Лидуша! Пока погода разгулялась.

— Я лучше тебе помогу. Давай в магазин схожу? Или еще что надо?..

Видно, никто не может понять ее, Лиду! Сейчас, по крайней мере. И разве плохо, когда человек думает? Ну, может быть, не думает, а начинает думать. И об отце — тоже…

* * *

По утрам Лида бегала на станцию за газетами. Не для себя, ясно. Для матери!

Сама Лида как-то не научилась читать газет, и хотя отец, когда был еще дома, не раз шутил и даже издевался по этому поводу, — не научилась. От случая к случаю смотрела, и то после каких-то слов отца, даже хвалилась («Папа! А я сегодня прочла «Правду» и «Комсомолку»), но это, верно, бывало редко.

Ей нравилось бегать на станцию. В любую погоду, пусть и в самую дождливую. Она выходила рано, не позже восьми, поскольку газеты в станционный киоск привозили в половине девятого, и — случись опоздай! — газет не хватало. Да и очередь там вечно была — в основном все пенсионеры.

Лида любила дорогу на станцию. Почти городскую, даже с асфальтированным тротуаром, и все же необычную. Слева березовая роща с деревцами — совсем еще маленькими, но удивительно крепкими и красивыми, справа сосновый бор: могучие, с бледно-песочными стволами сосны, будто подпирающие низкое облачное небо. Стоило перепрыгнуть дорожную канаву слева, и — на! — собирай подберезовики, подосиновики, сыроежки, а справа рядом с тротуаром по утрам виднелись целыми кучками маслята и лисички, которых, видимо, никто не замечал по торопливости и замороченности. А Лиде было странно, что люди так спешат и не видят этих грибов и вообще того, как все красиво вокруг…

Она выходила с дачи заранее, и шла не торопясь, и бросала по пути в сумку грибы, выбирая самые что ни на есть свежие и симпатичные. Иногда набиралась полная сумка, иногда — чуть меньше, но все равно мать хвалила ее и огорчалась одновременно: она сама очень любила собирать грибы. А главное, конечно, не в этом.

— Жаль, папы нет, — говорила она каждое утро. — Вот бы он обрадовался!

На станции было шумно и суетно, и она чем-то напоминала город, и Лиде было приятно от этого напоминания. Мост через речку Сетунь, мутную и бурную по этому мокрому лету, был забит машинами. Они торчали в очереди на переезд через железную дорогу. Часто шли поезда — ближние и дальние, и люди бежали к кассе и на платформу, и ребята толпились возле мороженщицы, и старик киоскер под неодобрительное ворчание таких же стариков в очереди, прежде чем начать торговать газетами, мучительно долго пересчитывал их.

Валентина Михайловна читала газеты каждый день. Может, она и раньше читала их так же, но Лида этого не помнила. Она знала сейчас одно: мама без газеты не может. И поэтому покупала ей все, что доставалось, включая «Сельскую жизнь», «Футбол» и «Экономическую газету».

Мать странно читала газеты. Когда были письма и записки от отца, она читала газеты быстро и рассеянно, как говорится, просматривала. Когда от папы вестей не было, она читала газеты долго, словно выискивала в них что-то особое, только ей известное и необходимое. Она замыкалась в себе и была рассеянна, даже домашними делами занималась нехотя, как бы во сне. И сердилась, вспыхивала по любому поводу и придиралась к Лиде по мелочам. Так, по крайней мере, самой Лиде казалось. И еще Лида думала: «Мама просто сердится на отца — за то, что уехал, сердится за то, что редко пишет, сердится…»