«То было давно… там… в России…» - [49]

— Все равно… Никому это не нужно…

* * *

Однажды в мою мастерскую пришел П. М. Третьяков. Он смотрел мои работы. А в стороне, тут же, рядом, стояли эскизы Врубеля «Тамара в гробу», «Выстрел», «Хождение Христа по водам»…

Я сказал:

— Посмотрите. Это Врубель. Какие у него замечательные произведения…

Павел Михайлович посмотрел. Потом, отвернувшись, сразу стал прощаться со мной…

— Я этого не понимаю… Прощайте, — сказал он и ушел.

Пришел Врубель. Я рассказал ему, что был Третьяков и что он сказал.

Врубель сразу повеселел и рассмеялся.

— Чему же ты радуешься? — спросил я.

— Плохо было бы, если бы он сказал, что хорошо…

Какая добрая была улыбка у Врубеля! Какая мягкость была в ней… В нем не было ничего злого, ни в малейшей степени, ничуть… Он смеялся и всегда был остроумным… Временами Врубель, конечно, и сердился. Но — странная вещь! — чаще на плохо пришитую пуговицу, чем на не понравившуюся ему мысль или неприятное в человеке… Когда ему бывали неприятны чьи-нибудь слова, он опускал голову и торопился перевести разговор на другую тему. Он никогда не спорил с художниками. При Репине, Васнецове, Сурикове, встречаясь с ними у Мамонтова, он обычно не участвовал в общей беседе. Во время подобных встреч — на людях — он выглядел иностранцем, чужаком, появившимся в русской среде откуда-то со стороны…

* * *

Однажды я застал Врубеля за довольно странной работой: на голубом атласе широкой ленты он витиеватыми буквами, какого-то чрезвычайно сложного и фантастического стиля, отчетливо и остро, без всякого предварительного эскиза, делал надпись золотом:

Карлу Евгеньевичу слава!

Боже, Левочку храни!

Шурочке привет!

И все.

— Что это такое ты делаешь? — спросил я.

Врубель, смеясь, рассказал мне, что из соседнего дома пришел хозяин-немец, у которого серебряная свадьба, и что эта лента нужна для украшения золотого рога изобилия, в котором будут конфекты. Карл Евгеньевич — доктор: он вылечил Левочку, а Шурочка, это — мать его, героиня серебряной свадьбы…

Но как эта работа была выполнена! Какой редкой красоты были буквы и как великолепен был стильный орнамент!.. А сделано это было в полчаса.

* * *

Врубелевские иллюстрации к «Демону» Лермонтова вызвали бурное негодование. Все завопило по его адресу: «декадентство». Меня эта кличка бессмысленно и глупо увенчала еще до этого. Но по отношению к Врубелю эта травля дошла до величайшего ожесточения. Его начали сторониться. И заказанные ему графом С. Ю. Витте для Нижегородской Промышленной выставки^[198] два огромных панно — «Микула Селянинович» и «Принцесса Грез»^[199], — уже доставленные в Нижний, по приговору Академии художеств были сняты и вынесены из павильона вон.

Вместе с Врубелем мы приехали в Нижний (на этой выставке мною был построен отдел, посвященный Крайнему Северу, и в нем висели мои панно природных богатств нашего русского Севера). Помню, мы сидели с ним в этот день и час в ресторане. Мимо нас прошел ареопаг судей — академиков. Среди них были Беклемишев, Мясоедов, Ярошенко, Вл. Маковский, Киселев… Они шли судить Врубеля. Лишь один из них поздоровался с Врубелем: это был Киселев. Остальные сделали вид, что не заметили его. Академический ареопаг постановил — снять панно, и их сняли.

С. И. Мамонтов тогда же немедленно, тут же, рядом с выставкой, выстроил на свой счет особый павильон и выставил в нем огромные панно Врубеля.

Пресса выла: «декадент!» — и радовалась расправе над Врубелем.

Когда мамонтовский павильон был готов, я был на его открытии с самим Саввой Ивановичем, и на наших глазах там разыгралась удивительная сцена.

Несколько студентов с барышнями стояли у барьера, отделявшего панно от публики, и, рассматривая их, громко обсуждали и отчаянно смеялись над ними. Один из студентов, самый старший по внешности, однако, не ограничился одними насмешками, но, подойдя возможно ближе к «Микуле Селяниновичу», плюнул прямо на холст Врубеля. И общий одобрительный смех поддержал его.

Савва Иванович выразительно посмотрел мне в глаза:

— А шестая-то держава^[200], — сказал он, — силища. Ох, страшная штука — пропаганда! Я думаю: а что Пушкин? Не был ли бы и он оплеван теперь? Наверное, тоже назвали бы «декадентом»… А кто понимает, в сущности, это иностранное слово: «декадентство»…

* * *

Выставка «Мира Искусства» в Петербурге^[201].

Врубель в это время был уже в больнице. На этой выставке была выставлена его «Сирень» и мои парижские панно.

Государь и Великий Князь Владимир Александрович были на этой выставке. Дягилев, организатор выставки, сопровождал Государя. Позади, в свите, был и гр. И. И. Толстой, вице-президент Академии художеств.

Государь, посмотрев на картину Врубеля, сказал:

— Это мне нравится. Кто это?

Владимир Александрович, наоборот, громким голосом запротестовал.

— Это Врубель, Ваше Величество, — ответил Дягилев.

— Врубель, Врубель… — как бы что-то вспоминая, проговорил Государь и вдруг, обернувшись назад, прибавил: — Граф! Иван Иванович! Ведь это тот, которого казнили в Нижнем?..

На лице гр. И. И. Толстого, на обращенные к нему слова Государя, несколько подавшегося вперед, расплылась странная улыбка.

* * *

Врубель умер^[202]