«То было давно… там… в России…» - [50]

.

Я не был в России в то время и не мог быть на его погребении. Но я слышал, что его гроб несли его гонители и его несправедливые судьи. Теперь их тоже нет в живых. Но, помню, как-то я сказал Михаилу Александровичу:

— Есть страшный черт, дьявол… Я его боюсь… Этот дьявол есть непонимание…

* * *

Ко мне в мастерскую пришел П. М. Третьяков и спросил:

— Нет ли у вас чего-нибудь из эскизов Врубеля?

— Как же… вот это его эскиз.

Я показал ему «Хождение по водам Христа». На другой стороне этого же картона был эскиз занавеса для Частной оперы Мамонтова: на нем — вся роскошь эпохи Чинквеченто — певцы Италии, окруженные прекрасными девушками на фоне итальянской ночи.

Третьяков долго смотрел на эту вещь и спросил меня, не могу ли я уступить ему ее.

— Я очень рад, — сказал я Павлу Михайловичу, — что вы хотите приобрести эту вещь… Она прекрасна… Позвольте мне подарить ее вам…

* * *

После смерти П. М. Третьякова вывешенный в раме в Третьяковской галерее эскиз Врубеля «Хождение по водам» заставил меня обратиться в комитет, заведующий галереей, с указанием, что на обратной стороне его находится другой отличный эскиз занавеса того же автора. Комитет Третьяковской галереи внимательно отнесся к моим словам и, разделив картон на два листа, извлек на свет Божий и этот второй врубелевский эскиз, спрятанный было навеки за рамой.

Как все это странно!..

В Третьяковской галерее и сейчас висят эти два эскиза Врубеля.

Да, Врубель был проходящий по нашей земле пришелец к нам из другого мира… И он был гений…

А. Я. Головин

В Москве, в Училище живописи, ваяния и зодчества, в 1886 году появился у нас ученик и в классе В. Д. Поленова писал натюрморты (как сейчас помню, один из них — череп лошади). И писал он очень хорошо. Внешний вид, манера держать себя сразу же обратили на него особое внимание всех учеников, да и преподавателей. Это был А. Я. Головин.

Красавец-юноша, блондин, с расчесанным пробором вьющейся шевелюры — с пробором, тщательно приглаженным даже на затылке, — он удивил лохматых учеников нашей Школы. Фигура, прекрасный рост, изящное платье, изысканные манеры (он был лицеистом), конечно, составляли резкий контраст с бедно одетыми учениками Школы. И к тому еще на мизинце А. Я. Головина было кольцо — кольцо с бриллиантом!

Да простит мне читатель, что по поводу этого кольца я отвлекусь немного в сторону от воспоминаний о прекрасном художнике А. Я. Головине.

* * *

В 1920 году, в России, я после многих хлопот получил, наконец, разрешение для проезда по железной дороге в деревню, где была моя мастерская. Я собирал в дорогу краски, кисти, а также платье, сапоги, занавески с окон — все, что годилось для «обмена» в деревне на хлеб, молоко, масло, — и в ящике стола нашел, как оказалось, уцелевшее у меня кольцо «с бриллиантом». Это кольцо с бриллиантом, но не с настоящим, а подделкой Тэта, я отыскал в столе среди другой мелочи — осколков цветных стекол, обрезков материй, бус, покрытых от времени чудесной патиной греческих и римских древних монет… — все это было когда-то «натурщиками» для меня в моих исканиях гармонии красок в декоративной работе для театра…

Когда я надел это кольцо себе на палец, подумав — вот я и его сменяю на фунт-два масла, верный слуга Алексей, человек «умственный», посмотрел и ужаснулся.

— Снимите, нешто можно это теперь? Так что за него погибнуть можно… Не надевайте. Ей-ей, убьют!

Но я не снял.

Сидя после в переполненном вагоне, я держал кольцо на виду у всех и спокойно курил, посматривая на своего Алексея, пугливо озиравшегося из-за моего кольца вокруг.

Тэтовский бриллиант блистал нахально.

Пассажиры полно набитого вагона — мешочники, солдаты, власти, — увидев кольцо, замирали…

Ко мне подошел человек в кожаной куртке, в черном кожаном картузе, с наганом у пояса. Согнав с места соседнего пассажира, он уселся против меня и пристально смотрел на меня.

— Рублей пять дали, товарищ? — спросил он меня, показав на кольцо.

— Нет, оно стоило всего два рубля, — ответил я.

— Снимите, товарищ… — повелительно предписал он мне. — Я-то ведь вижу, а то кругом народ волнуется: думает, оно настоящее…

* * *

Так и в Школе живописи в Москве — давно то было — не понравилось кольцо Головина, а вместе с ним и сам Головин — его элегантный вид, пробор, изысканный костюм и то, что говорил он нежно.

Но писал этот «франт» лучше других — что делать! — и за это получал от преподавателей похвалу и благодарность.

Нередко я встречал А. Я. Головина у Поленова. Он делал рисунки для кустарей: по его рисункам вышивали, ткали, делали ковры, мебель… Они печатались тогда в «Мире Искусства».

Отправляясь в свою поездку на Север, в Архангельск, я пригласил с собой А. Я. Головина. В Архангельске мы смотрели с ним церкви, работы крестьян, дуги, сани, рубахи, вышивки, валеные сапоги… Любовались и разглядывали их узор, окраску…

На Парижской выставке 1900 года^[203] он выставил свои прекрасные майолики, мебель…

* * *

А. Я. Головин человек был замкнутый. Он не говорил о своей жизни. Но где-то глубоко в нем жила грусть, и его блестящие красивые глаза часто выражали тревогу и сдержанное волнение.

Головин был спрятанный в себе человек. Никто из нас не знал, где он живет. Он часто уходил куда-то и пропадал.