Тьма века сего - [289]

— Да и всех восьмерых есть за что, — тихо отозвался Мартин, и он молча кивнул снова. — И раз уж разговор о том зашел… Я все это время честно старался не злоупотреблять близостью к Совету и не лезть в то, что не моего ума дело, но… Нет о них каких-то новостей?

— Какие могут быть новости с того света?

— Может, они и не на том свете? Может, кто-то из них являлся отцу Альберту, например… Понятно, — вздохнул стриг, увидев выражение его лица. — Но есть окончательный вердикт, что это было? По мнению Совета, они сошли в Ад, чтобы увести Коссу с собой, и… и что? Куда они делись потом?

— По мнению Совета — они сошли в Ад и увели Коссу с собой, — повторил Курт. — А вот дальнейшее, как ты сказал, не нашего ума дела, видимо. Мы считаем, что насельники Абиссуса поработали конвоем: сопроводили преступника к месту заключения и отправились… Куда их там направили, предполагать не беремся. Почему они столько тянули и явились в последний момент — не спрашивай.

— А ты спросил.

— А я спросил. Выслушал от отца Альберта многословную проповедь, сведшуюся к традиционному «неисповедимы пути» и что-то там про человеческую волю. Предпочел не спорить.

— Альта считает так же. Она считает, что монахи Абиссуса… «вышли на совсем иной уровень бытия», так она сказала. Она сказала, жизнь — это как озеро…

— …и любое наше деяние — как брошенный в него камень, — размеренно проговорил Курт, — от которого расходится волнение. Волна идет от тебя и возвращается, а вернувшись, бьет по тебе. Можно не входить в воду, а можно просто следить за тем, чем бросаешься… Да, Готтер мне сказывала ту же притчу много лет назад.

— Вот, — кивнул Мартин наставительно. — Альта считает, что в руках монахов Абиссуса не мелкие камни, как у всех нас, а огромные валуны, которые нельзя кидать, как только вздумается, потому что последствия могут быть непредсказуемыми. Один они все-таки бросили, когда другого выхода просто не осталось.

— Богослов тоже нашелся, — буркнул Курт, и стриг толкнул его локтем в бок, одарив укоризненным взглядом. — Когда она все это тебе говорила?

— Четыре дня назад, когда я навестил ее в Карлштейне. Но к этой мысли она пришла давно, а точнее сказать — сразу, как только мы рассказали, что происходило в Поттенбрунне. А что?

— Готтер мне говорила примерно то же самое, — неохотно пояснил Курт. — И тоже — сразу после случившегося.

— Предлагаю ввести одну из них в Совет на правах толкователя Господней воли, — улыбнулся Мартин; посерьезнев, на миг замялся и осторожно сказал: — Я еще вот о чем думаю… Древо. Косса ведь успел его повредить. Когда мы всё это остановили — ветвь уже начала повреждаться.

— Думаешь, не сказалось ли это на чем-то? — уточнил Курт и натянуто улыбнулся: — Пока, насколько могу судить, каких-то изменений в прошлом мы не обнаружили.

— Полагаешь, мы бы знали о них, если б они свершились? Ведь тогда и мы сами были бы порождением этого прошлого.

— Не думаю. Мы были подле Древа, ты был участником всего процесса… Мнится мне, воздействие измененного времени, если б оно было, сработало бы так же, как работал магистериум, когда с ним пыталась взаимодействовать Урсула: тот, кто является частью процесса, защищен и находится как бы над всей действующей системой. В нашем случае — вне времени и пространства, а потому должен помнить исходный вариант.

— Даже если так… Не изменило ли поврежденное Древо наше будущее?

— А вот на этот вопрос, подозреваю, тебе и сам наш недоделанный Антихрист не ответил бы… Поживем — увидим, — Курт помолчал и уточнил: — Ты-то уж точно увидишь, а я так и помру в любопытстве.

Мартин неловко кивнул, и он мысленно покрыл себя нелестными эпитетами: неправ был Господень посланник, не так уж часто майстер инквизитор стал думать вместо того, чтобы делать — в очередной раз язык оказался быстрее мозгов… Того, что Мартин в общении с ним почти стыдится своей грядущей долговечности, не заметить мог только слепой, и Курт уже тысячу раз давал себе зарок следить за словами, и вот только что дал в тысяча первый…

— В любом случае, — нарочито бодро продолжил он, — с будущим проще. Как мы выяснили, оно в наших руках и нашей воле, какие бы там деревья и как ни росли и какие бы горе-садовники в них ни ковырялись.

— Не пойму, как он собирался «править миром», — отозвавшись мимолетной улыбкой, произнес Мартин задумчиво. — Он ведь натурально одемонился. В самом прямом смысле этого слова, буквальном. Я, конечно, понимаю, что в истории мира, где не было бы христианского учения, были бы несколько иные взгляды на потустороннее, но сама человеческая природа отторгает настолько чуждое. Даже ведьму принять как нечто сносное для большинства — сложная задача, не говоря уж о ликантропе или стриге, да даже и просто чужеземца, который выглядит чуть иначе, чуть иначе говорит… А тут — демон. Rex mundi[227] — и в таком виде, о чём он думал?

— Кто его знает… Быть может, скрывал бы это иллюзией. Быть может, попросту запугал бы всех. А возможно — это было временным явлением, и по окончании ритуала эта демоническая суть спряталась бы внутри него, и он снова выглядел бы обычным человеком, оставаясь полудемоном… Жаль, теперь уже не спросишь.