Тьма в конце тоннеля. Обмен Фарнеманна. Человек без лица. - [64]

— Мы полагались на оценки подчиненных, — медленно произнес Оливер. — Военным, по-моему, тоже свойственно ошибаться.

— У нас подчиненные стратегий не разрабатывают.

— Мистер Оливер, — вмешался Вэндамм. — Представьте, будто вы убедили генерала, что задерживать выплату денег бессмысленно. Сколько времени вам понадобится?

Оливер посмотрел на Спинелли и холодно спросил:

— Ваше мнение?

Спинелли уставился огромными глазами в потолок:

— Если честно, я не знаю. Возможно, неделя. А может, и год.

Свонсон вытащил из кармана кителя сложенный лист бумаги, развернул и быстро проговорил:

— Судя по этой служебной записке, полученной недавно из ОУВД, когда навигационную систему отладят, ее в течение шести недель нужно будет испытывать на полигоне в Монтане.

— Верно, генерал. Я сам подготовил эту бумагу.

— А после испытаний — если они пройдут успешно — еще месяц займет наладка производства?

— Да.

Свонсон взглянул на Вэндамма:

— В таком случае, господин помощник, нам остается только скостить требования. Их все равно к сроку не выполнить.

— Исключено, генерал. В срок нужно уложиться.

— Его придется перенести.

— Невозможно. Это приказ, генерал.

Свонсон посмотрел на сидевшую за столом троицу.

— Мы еще увидимся, господа, — сказал он и вышел.

Двенадцатое сентября 1943 г. Страна Басков

Дэвид ждал в тени толстого корявого дерева на каменистом склоне. Здесь, на севере Испании, воздух был сырой и холодный. Заходящее солнце омывало лучами холмы; Сполдинг стоял к нему спиной. Когда-то — казалось, давным-давно, хотя на самом деле недавно — он понял, какое это преимущество — заметить, как блеснет солнце на клинке или пистолете врага. Собственный карабин он, натерев песком, сделал матовым.

Четыре.

Он всматривался вдаль, а это число не выходило из головы. Все началось ровно четыре года и четыре дня назад. И сегодняшняя вечерняя встреча назначена на четыре часа пополудни.

Четыре года и четыре дня назад он увидел в застекленном проеме нью-йоркской радиостудии двух офицеров в безукоризненно выглаженных мундирах. Четыре года и четыре дня назад он подошел к проему за висевшим на спинке стула плащом и заметил обращенный на него взгляд полковника. Взгляд пронзительный. Холодный. Мужчина помоложе, лейтенант, старался не смотреть на Дэвида, словно, в отличие от своего начальника, боялся показаться бестактным Полковник же разглядывал Сполдинга бесцеремонно. С этого все и началось.

А теперь Сполдинг размышлял, — всматриваясь, не покажется ли кто-нибудь в долине, — когда все это кончится. Доживет ли он до конца. Дэвид рассчитывал дожить.

Когда-то он назвал происходящее мясорубкой. То было за коктейлем в вашингтонском ресторане «Мейфлауэр». Да, учеба в Ферфаксе напоминала бойню; но Сполдинг и представить себе не мог, сколь точным окажется то оброненное невзначай, слово, как похожа будет его работа на жизнь в мясорубке, которую не остановишь.

Впрочем, иногда она сбавляла ход. Нечеловеческие нагрузки время от времени требовали разрядки. Сполдинг научился понимать, когда. Он вдруг сознавал, что становится слишком беспечным… или самоуверенным, чересчур легко решает вопросы о жизни и смерти друзей и самого себя. И это пугало Сполдинга.

В такое время он уходил от дел. Уезжал к родителям на южное побережье Португалии. Или возвращался в посольство и с головой окунался в бессмысленные будни нейтральной дипломатии. Становился заурядным военным атташе, который не носит мундира даже на территории посольства, вопреки этикету. В посольстве его недолюбливали. Он был для остальных лишь праздным завсегдатаем на приемах с многочисленными друзьями еще по довоенным временам. На него смотрели или равнодушно, или с презрением.

А он в это время отдыхал. Набирался сил.

Четыре года и четыре дня назад он и представить себе не мог, что его будут мучить безысходные мысли. Но в последнее время они буквально захлестывали его…

Дэвид взглянул на часы; его проводники с беженцами из Сан-Себастьяна запаздывали.

Беженцы из Сан-Себастьяна несли фотографии и схемы немецких аэродромов к северу от Мон-де-Марсана. Лондонские стратеги уже много месяцев требовали раздобыть их. Эти снимки стоили жизни четверым… опять это ужасное число… четверым подпольщикам.

Если Сполдингу удастся разобраться в чертежах и снимках, он запросит Королевские ВВС, которые разбомбят весь этот комплекс «Люфтваффе».

Двадцатое сентября 1943 г. Маннгейм

Вильгельм Цанген промокнул платком подбородок и верхнюю губу. В последнее время он сильно потел: нежная кожа даже начала саднить от пота, ежедневного бритья и постоянного напряжения.

Все лицо жгло, а слова Франца Альтмюллера: «Вильгельм, вам надо показаться врачу. Это просто отвратительно», — унизили его вконец.

Выказав свою озабоченность здоровьем Цангена, Альтмюллер встал из-за стола и вышел. Вышел нарочито медленно, держа папку с заметками Цангена подальше от себя, словно и она была ему отвратительна.

Они разговаривали наедине. Альтмюллер отпустил ученых, не сказав им ни одного доброго слова. Даже Цангену он не позволил поблагодарить их за усердие. То, что перед ним сидели светлейшие умы Германии, Альтмюллер понимал, но как обходиться с ними, понятия не имел. Не подозревал, что они тщеславны, по-своему капризны, вечно жаждут похвал. К тому же кое-чего они все-таки добились. А у Альтмюллера не хватило терпения быть вежливым.