Тишина в Хановер-клоуз - [33]

У Шарлотты не было ни времени, ни денег, чтобы выписывать эту газету; имена общих знакомых ей тоже ничего не говорили. Она сидела молча, с улыбкой вежливого интереса — со временем эта улыбка становилась все более неестественной, похожей на маску. Один или два раза она ловила на себе взгляд тети Аделины, видела в нем веселые искорки и отводила глаза.

Наконец Аделина встала.

— Мисс Барнаби, вы проявили интерес к искусству. Не хотите ли взглянуть на один из пейзажей в будуаре? Это была любимая комната моей невестки, и она очень любила путешествовать. Ей хотелось везде побывать.

— И она побывала? — спросила Шарлотта, вставая.

— Нет, — тетя Аделина повела ее за собой. — Она умерла молодой. В двадцать шесть лет. Харриет только начала ходить, а Джулиану было семь или восемь.

Шарлотта была тронута внезапной скорбью о женщине, жизнь которой закончилась на пороге расцвета, когда у нее было так много — муж и двое детей, один еще совсем маленький. Что бы она сама чувствовала, будь ей суждено оставить Дэниела, Джемайму и Томаса одних?

— Мне очень жаль, — сказала она.

— Это было давно, — не поворачиваясь, ответила тетя Аделина; она пересекла холл и свернула в широкий коридор, который вел в дамскую гостиную, или будуар. Комната была декорирована в кремовых и песочных тонах с вкраплениями зеленого — холодных и бледных тонов; единственный стул был ярким, кораллового цвета. Необычная комната, по крайней мере, отличавшаяся от всего остального дома. Шарлотте в голову внезапно пришла мысль, что молодая миссис Данвер чувствовала себя здесь неуютно. Может, она специально превратила будуар в свой остров, контрастирующий с остальными комнатами, насколько позволяли приличия?

На стене напротив камина висел пейзаж, изображающий Босфор — вид из дворца Топкапы на бухту Золотой Рог. Сине-зеленые воды кишели маленькими лодками, а вдалеке сквозь жаркое марево в ярких солнечных лучах сиял берег Азии. Сильный мужчина мог переплыть пролив, как Леандр, который плавал к Геро.[6] Интересно, вспоминала ли о них юная миссис Данвер, когда выбирала картину?

— Вы молчите, — заметила тетя Аделина.

Шарлотта очень устала от банальностей. Ей хотелось сбросить с себя маску скованной условностями мисс Барнаби и стать собой, особенно в присутствии женщины, которая нравилась ей все больше и больше.

— Какие слова могут выразить прелесть этого пейзажа или мысли и мечты, которые он будит? — воскликнула она. — По-моему, сегодня уже было произнесено достаточно банальностей.

— Мое дорогое дитя, вас ждет катастрофа! — Тетя Аделина не скрывала своих мыслей. — Вы возьмете крылья, подобно Икару, и, подобно ему, упадете в море. Общество не позволяет женщине летать, как вы уже, вне всякого сомнения, поняли. Ради всего святого, не выходите замуж по расчету; это словно входить в холодную воду, дюйм за дюймом, пока она не накроет тебя с головой.

Шарлотта едва сдержалась, чтобы не признаться тете Аделине, что она уже замужем, причем за самым неподходящим человеком, и очень счастлива. Вспомнив об Эмили, она в последний момент прикусила язык и с улыбкой спросила, понимая, что улыбка вышла кривой и немного болезненной:

— А за неподходящего человека можно?

— Не думаю, что родители вам позволят, — возразила тетя Аделина. — Мои бы не разрешили.

Шарлотта снова собралась сказать, что ей очень жаль, но поняла, что это прозвучит слишком снисходительно. Аделина не тот человек, к которому следует испытывать даже намек на жалость. Она не верила, что мисс Данвер отказалась от своего решения из трусости, но даже если и так, осуждать ее теперь Шарлотта не имела никакого права — и желания тоже.

Вместо этого она решила открыть часть правды, вспомнив то, что происходило с ней.

— Сильнее всего возражала бы моя бабушка.

Аделина слабо улыбнулась, но в ее взгляде не было жалости к самой себе. Она присела боком на подлокотник одного из двух больших кресел песочного цвета.

— У моей матери было очень слабое здоровье, и она вовсю пользовалась этим, чтобы добиться внимания и послушания. Но когда я была молодой, мы все считали, что она может умереть от одного из своих «приступов». В конечном счете именно Гаррард заявил ей, что она притворяется, за что я ему очень благодарна. Но для меня время уже ушло. — Она тяжело вздохнула. — Разумеется, будь я красавицей, то вела бы жизнь очаровательной грешницы. Но меня никто не домогался, и приходилось делать вид, что я не приняла бы предложения. — Ее карие глаза сияли. — Вы не замечали, как люди лицемерно осуждают то, что у них даже не было возможности совершить?

— Да, — с искренней улыбкой согласилась Шарлотта. — Замечала. Это придает новый смысл выражению «превращать необходимость в добродетель». Такое предположение раздражает меня больше всего.

— Вам предстоит часто с этим сталкиваться. И будет разумно, если вы научитесь скрывать свои мысли и беседовать сама с собой.

— Боюсь, вы правы.

— Конечно, права. — Аделина встала. Она действительно была очень худой, но в ней чувствовалась жизненная сила, что делало ее самым интересным человеком в этой семье. Ее взгляд снова переместился на картину. — А вы знаете, что куртизанка по имени Феодора стала императрицей Византии? — небрежно заметила она. — Наверное, Феодора предпочитала яркие цвета. Я люблю темно-синий, ярко-зеленый и шафрановый — даже названия звучат приятно, — но не осмеливаюсь их носить. Гаррард будет меня донимать. И, вне всякого сомнения, перестанет давать деньги на одежду. — Аделина пристально вглядывалась в картину, словно видела что-то за ней. — Знаете, была одна женщина, которая один или два раза приходила в этот дом глубокой ночью — очень красивая, как черный лебедь. Так вот, она носила платья пурпурного цвета, не огненные, не желто-красные, как пламя, а отливавшие синим. Не всякому идет такой цвет. Я в таком была бы похожа на призрак. — Она огляделась с видом легкого недоумения. — Но женщина выглядела просто великолепно. Не представляю, что она тут делала, разве что приходила к Джулиану. Но ей следовало быть осторожнее. Гаррард пришел бы в ярость. Хотя, насколько я знаю, с тех пор как Джулиан стал ухаживать за Вероникой Йорк, другие его не интересуют — как и предписывают приличия. Прошлое мужчины — это его личное дело. Хотелось бы, чтобы это относилось и к женщинам, но я не настолько глупа, чтобы даже надеяться.