Тишина - [73]

— А почему ты так отреагировал, когда я захотела завести детей?

— Наверное, я выжил из ума, но я считаю, дети должны появляться лишь у тех людей, чьи чувства взаимны. Почему я не хотел выращенных малышей, теперь ты в курсе. А рождённые… видишь ли, зачатие ребёнка — это продолжение любви. Полагаю, ты осведомлена, как это происходит? — я отрицательно покачала головой, тут уж пришла пора краснеть любимому, — ну… в общем… давай это как-нибудь в другой раз обсудим. Я ведь тогда запрещал тебе делать прививку, потому что надеялся, что когда-нибудь ты что-то почувствуешь ко мне. Тебе же известно, что прививки лишают возможности деторождения. Я грезил, чтобы у нас была доченька, но я мечтал, что ты захочешь не просто набор хромосом, а ребёнка именно от меня. Я не раз представлял, какая она будет: маленькая, с льняными кудрявыми волосами и курносым носиком, похожая на тебя и на меня…Хоуп…

— Хоуп?

— Да. Мне нравится это имя, оно означает «надежда».

— Мою сестру завали Фелисидат Любовь Хоуп.

— Надо же, все её называли Филькой. Даже не представлял, что у неё такое сложное имя — я улыбнулась, вспоминая сестрёнку, да я бы тоже хотела назвать нашу дочь Хоуп.

Мы не один час сидели на бревне. Муж расспрашивал меня, как я попала в Лагерь, я рассказывала, без подробностей, но сказать ведь быстрее чем написать. Мы не обратили внимания, как начали спускаться ранние весенние сумерки, а чистые листы в блокноте закончились. Когда я это поняла, засуетилась, ведь обед был не приготовлен и Кара с Риши, наверное, голодали, но супруг только теснее прижал меня к себе.

Уткнувшись носом в его куртку, я вдыхала лакомый аромат, в нём было много всего намешано: запах листвы и прелых опилок, костра и пороха, медикаментов и мыла, а ещё от него пахло мужчиной, и слаще этого духа я для себя представить не могла. Когда-то давно я спросила у мамы, как она целует мои грязные ножки, ведь это противно, а она сказала, что родные люди пахнут вкуснее всего, даже амбре пота не отталкивает, а наоборот притягивает, теперь я постигла, что она имела в виду. Запах моего любимого мужчины, будоражил меня, заполняя мой разум воспоминаниями, какая на ощупь у него кожа и как сбивается его дыхание от моих прикосновений. Меня кидало в жар от этих мыслей, пришлось даже отодвинуться, чтобы успокоиться. Вскинув голову, я увидела очи супруга. Ох! Лучше бы я этого не делала, они из голубых превратились в две ярко-синие, горящие звезды. В них пылало незнакомое, но так отчаянно влекущее к себе пламя, застилая собой тот нежный взгляд, который был до этого. Его лицо оказалось совсем рядом с моим и продолжало приближаться, хотя я не заметила, чтобы я или он двигались. Мы, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза, я чувствовала его жаркое дыхание на своей щеке. Когда наши уста соприкоснулись, по спине пробежала дрожь. Слаще его губ, в моей жизни не было ничего, никакой мёд ни сравнился бы с этой сладостью. Они влекли к себе, манили и не отпускали. Хотелось вечно касаться их языком, впиваться в них и нежно целовать. Мир вокруг меня закружился, и я, плотнее зажмурившись, отдалась этим будоражащим и манящим ощущениям. Казалось, минуты застыли, остановив свой бег. Было ощущение, что нет ничего, есть только его рот и мой и больше ничегошеньки. Но так было только по началу, затем я осознала, что есть не только наши уста, но и мы все, целиком. Огонь заполнил моё тело, оно горело, и я не знала от чего. Мне хотелось схватить любимого, схватить и тискать, рвать, мять, поглотить, чтобы не осталось «он» и «я», а, чтобы было одно большое, горячее, пульсирующее «мы». От этого желания я задыхалась, казалось ещё чуть-чуть и я сойду с ума. Я не осознавала, чего же я так хочу, нет, не хочу, а жажду, это неведомое «что-то» было необходимо мне как кислород, как сама жизнь. Измученный мозг пытался предложить мне что-то, что было знакомо, но это было всё не то. Меня пугало и одновременно очаровывало это странное желание. Собрав остатки самообладания, я оторвалась от его губ, судорожно хватая ртом воздух, перед взором был бурый туман.

Когда я смогла нормально соображать, то обнаружила свои ладони на груди мужа, пальцы судорожно сжимали ткань рубашки, его руки обнимали меня: одна лежала на спине, слегка давя на неё, чтобы мне не удалось сильно отодвинуться, другая, пробравшись под мою кофту, покоилась на груди, отчего кожа, которой он касался, пылала огнём. Вокруг было уже темно, но даже в сгустившихся сумерках я видела, как он загоняет куда-то вглубь себя этот сумасшедший огонь, который пожирал нас, сводя с ума. Через несколько минут наше оголтелое сердцебиение успокоилось, а радужка Германа снова стала голубой.

— У тебя необыкновенные глаза, — его голос был хриплый, надтреснутый. Он прокашлялся и продолжал, — я никогда не думал, что они могут сначала быть как изумруды, а потом сменить цвет на шоколадный, — я ничего не смогла ответить, было слишком темно, и бумага кончилась, так что писать я могла разве, что на своём предплечье.

Как будто только сообразив, где лежат его ладони, муж неуклюже, но быстро взялся их вытаскивать из-под моей рубашки. Мне показалось, что щёки его запылали, и он усердно принялся рассматривать ствол рядом стоящего дерева. Надо было идти назад, но так не хотелось, чтобы закончился этот счастливый день, полный эмоций, чувств и чего-то нового, незнакомого, того, что хотела познать вся моя сущность.