Тирант Белый - [392]
Кроме того, на каталанском языке существовало произведение, которое имело прямое отношение к формированию и утверждению рыцарского кодекса поведения и к моральному оправданию рыцарства во всей Европе. Речь идет о «Книге о рыцарском ордене» соотечественника Мартуреля Рамона Люля[809], каковая послужила одним из первых образцов для теоретической разработки всего комплекса идей, связанного с рыцарством[810]. Трактат был написан во второй половине XIII века и явился своеобразной точкой отсчета также и для рыцарской культуры Каталонии. К нему мы еще вернемся, говоря о «Тиранте Белом».
* *
Как то явствует из многих свидетельств и источников, каталонцы были хорошо знакомы с так называемой бретонской материей. В XIII и XIV веках помимо множества переводов французских романов о рыцарях короля Артура, о Тристане и Парцифале, существовали и свои собственные (судя по всему, менее многочисленные) образцы жанра. К предшественникам Мартуреля, ориентировавшимися на французский рыцарский роман бретонского цикла, относятся, в частности, анонимный автор «Бландина Корнуальского» («Blandin de Comualha»)(cep. XTV в.) и Гвильем де Туруэлья (Guillem de Toroella), написавший «Сказку» («La Faula») (1375). Оба произведения (имеющие, кстати, стихотворную форму) создавались, когда рыцарский роман во французской литературе оказался уже жанром исчерпанным. По замечанию А.Д. Михайлова, к XIV веку во Франции «куртуазный универсум утрачивал свои прежние привлекательные черты. Герои новых романов уже не были однозначно положительными или отрицательными. Их характеры стали более сложными, в известной мере глубокими. Это говорит, конечно, о “реалистских” тенденциях в развитии романного жанра, “реалистских” не с точки зрения увеличения точных, бытовых зарисовок и вообще описательности, а с точки зрения попыток отразить наличествующие в рыцарском сословии конфликты, сколь бы узки и локальны эти конфликты ни были»[811]. Подобные изменения во французском рыцарском романе связаны прежде всего с тем, что этот жанр в целом являлся в определенном смысле утопией[812], которая противопоставлялась реальности и осмыслялась на первых порах как некий идеальный мир, созданный для проявления лучших, положительных качеств героя и его постоянного самосовершенствования. Но к концу XIV века прежняя утопия оказалась в большой степени исчерпанной, что безусловно предвещало гибель жанра. Не случайно французский рыцарский роман начиная с XTV века не дал никаких значительных образцов и «передал эстафету» каталонской и испанской словесности.
Оба упомянутых каталонских автора ощущают кризисное состояние жанра, но каждый из них реагирует на него по-разному, намечая две дальнейшие линии в развитии рыцарского романа на Пиренейском полуострове. Автор «Бландина Корнуальского» идет по наиболее простому пути и стремится развить занимательную сторону повествования. В его романе представлен полный набор фантастических и сказочных атрибутов (сражения рыцарей с многочисленными великанами, драконами, змеями, заколдованным сарацином, освобождение околдованных и плененных девиц и т. д.) и наблюдается, по словам одного из исследователей, «преобладание внешнего действия в ущерб характеристике персонажей, чувств и символическому значению»[813]. Именно эта черта была характерна и для переводных испанских рыцарских романов. «Бландин Корнуальский» также являлся своеобразным «вольным переводом» с художественного языка французского средневекового рыцарского романа. Его автор, утрируя утопичность, фантастику, сказочность, усугублял, по выражению М.М. Бахтина, разрыв между языком и материалом. «Бландин» представлял собой тот тип романа, который способствовал в лучшем случае выработке «излагающего стиля» и позднее — категории «облагороженное™» и «литературности» языка, а в худшем — созданию множества похожих как две капли воды произведений, блистательно спародированных и высмеянных Сервантесом.
«Сказка» Туруэльи намечает более перспективную линию развития рыцарского романа, хотя сама по себе не относится к данному жанру. На «Сказке» стоит остановиться поподробнее, хотя бы уже потому, что на нее непосредственно ориентирован важнейший для понимания романа Мартуреля эпизод — появление короля Артура и феи Морганы на устроенном в честь Тиранта празднестве в Константинополе.
