Тиран - [58]

И сгорел вместе со своей женой, со своими богами и своими воспоминаниями.

13

Все дороги и тропинки, ведущие к Геле, заполонила огромная толпа людей, пребывавших в состоянии отчаяния и ужаса. Ее составляли женщины, дети и старики.

Зрелые и здоровые мужчины сопровождали колонну беженцев с оружием в руках. Самых старых и больных оставили, потому что они все равно не выдержали бы столь долгого и утомительного перехода. Многие девушки, в том числе и из благородных, богатых семей, шли пешком, некоторые несли на руках младших братьев и сестер, являя собой пример огромной силы духа и мужества, ведь очень скоро их нежные ноги, привычные к изящным сандалиям, покрылись волдырями и язвами. Они закусывали нижнюю губу, как воины во время сражения, и глотали слезы, чтобы не вызывать на еще больший плач малышей и не усиливать тревогу родителей, уже и без того подавленных бесконечным горем: ведь им пришлось скоропалительно покинуть родину, дома, где они прожили так долго, и могилы предков. Они походили на растения, вырванные бурей с корнем и уносимые теперь прочь, в неизведанные, негостеприимные края. К скорби примешивалось недоумение. Многие из них не ведали причин столь внезапного и ужасного бедствия, лишь постепенно до них доходили обрывочные сведения, часто нелепые и противоречивые.

У них не было средств от немилосердной непогоды, от трудностей и невзгод тягостного пути; мало кто взял с собой провизию, еще меньше было тех, кто позаботился о воде. Они шли по жидкой грязи, покрывавшей дорогу, и время от времени оборачивались назад, словно их звали чьи-то настойчивые голоса, воспоминания, сожаления и образы, символизировавшие жизнь, оставшуюся у них за плечами. Им пришлось испытать множество мучений: не только голод и усталость, но и холодный ветер, нескончаемый дождь, лившийся со свинцового, враждебного неба.

Единственным утешением являлось присутствие отцов, сыновей и мужей, по-прежнему шествовавших в воинских рядах. Те старались, насколько то было возможно, оказаться рядом с ними, чтобы, видя родные лица, женщины находили новые силы, необходимые для продолжения пути.

Дионисий много раз проносился галопом мимо длинной колонны, разыскивая Теллия или его супругу, у многих знакомых и даже у тех, кто лишь казался знакомым, он спрашивал о судьбе друга. Наконец один человек сообщил ему то, что он так боялся услышать в ответ:

— Теллий остался. Я видел его вместе с женой. Пока все бежали к Восточным воротам, он поднимался на акрополь, держа ее за руку. Упрямый старик! Он всегда поступал по-своему!

При этих словах Дионисий пришпорил коня, доскакал до Дафнея, двигавшегося во главе колонны и испросил у него разрешения вернуться назад.

— Ты сошел с ума. Зачем? — удивился Дафней.

— Там остались мои друзья. Я хочу попытаться помочь им.

— Увы, помогать больше некому. Ты ведь знаешь, как принято у карфагенян. Здоровых и крепких они обращают в рабство, чтобы позже продать, остальных убивают. Кто были твои друзья?

Дионисий покачал головой.

— Не важно, — ответил он, — не важно, — и вернулся на свое место, проскакав вдоль колонны. Его поразил вид одной девушки. Она шла вся в грязи, замерзшая, держа за руки мальчика и девочку, быть может, своих младших брага и сестренку. Чем-то она напомнила ему Арету и обстоятельства, при которых он с нею познакомился, столь чудовищно сходные с нынешними. Ему вдруг показалось, что боги позволяют ему снова помочь ей, облегчить боль, наверняка продолжавшую терзать ее и в царстве мертвых.

Он приблизился к девушке, спешился и протянул ей свой плащ.

— Возьми, — сказал он, — тебе он больше нужен.

Она слабо улыбнулась ему в ответ и продолжила свой путь под дождем.

Карфагеняне, расположившись в Акраганте, собрали огромную добычу, что, собственно, и можно было ожидать в городе, за двести лет своего существования ни разу не подвергавшемся завоеванию врагом и грабежам. При этом дома трогать не стали, так как они были нужны для зимовки. Этим поступком они продемонстрировали явное намерение продолжить свою завоевательную кампанию. Они решили не останавливаться, пока на Сицилии останется хоть один греческий город.

Теперь пограничным пунктом стала Гела, место, где умер Эсхил, великий драматург. На его могиле в некрополе высечена надпись, ничего не говорящая о его славе поэта, но возвеличивающая его как воина, сражавшегося с персами при Марафоне. Теперь, в обстановке растущей тревоги, эти слова звучали как предупреждение. Беженцы из Акраганта разместились в Леонтинах, в ожидании, пока создастся благоприятная обстановка для возвращения на родину.

Дафней созвал в Геле совет, пригласив как своих военачальников, среди коих находились спартанец Дексипп, так и полководцев Гелы.

— Как вы предполагаете действовать дальше? — спросил он. — Каковы ваши планы?

— Мы хотим сражаться, — ответил верховный главнокомандующий армией города, человек пятидесяти с лишним лет по имени Никандр. Это был аристократ, воин старой закалки, он выглядел полным решимости, несмотря на то что каждая черта его лица, каждая морщина на лбу выдавали снедавшее его беспокойство.

— Если ваши намерения таковы, — ответил Дионисий, — мы поможем вам. Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы отразить нашествие варваров и избежать очередной катастрофы. Случившееся в Акраганте не повторится. Там возникли непредвиденные обстоятельства, возможно, нас даже предали, застав нас врасплох, когда мы уже были уверены в своей победе.