Тиран - [149]

Все закивали, немного посмеялись. Все повеселели.

Киний снова сел на Танатоса и бросил последний взгляд на брод. Тот терялся в темноте. Македонцы тоже развели костры.

Потом Киний поехал в лагерь.

Его баловали — синды, рабы, товарищи. Вещи его были уже уложены, ему поставили палатку — единственную у гиппеев. Отличная летняя ночь, яркий звездный полог небес. Плащ и доспехи Киния исчезли, стоило ему их сбросить, в руки ему сунули миску с мясом, сыр и хлеб. К костру подошел Филокл, он смыл с себя кровь и надел новый хитон; он принес спартанскую чашу с крепким неразбавленным вином, которую поставил на камень у руки Киния. Краем глаза Киний видел, как Арни и Ситалк вдвоем возились с Танатасом, смывали грязь с его ног, счищали пыль и пот со шкуры; жеребец стоял спокойно и терпел их внимание.

За Танатосом в темноте горели сотни огней, столбы света и дыма над дровами, старательно собранными рабами и свободными людьми, и у каждого костра всадники и гоплиты ели, и смотрели в огонь, и думали о том, что принесет им утро.

От своих отрядов к костру Киния подошли его старые друзья: Ликел, и Лаэрт, и Кен, и все остальные; они сели кружком, но оставили место и для новых товарищей. Здесь были Эвмен, и Аякс, и Никомед, и Клио; парень неуверенно задержался на краю освещенного пространства, но Кен, который учил его всю зиму, взмахом пригласил его к огню.

Какое-то время все молчали. Киний молча ел и пил вино, глядя на поднимающиеся к небу огненные столбы. Ситалк закончил обихаживать крупного жеребца, и Арни увел того к другим лошадям. Потом мальчик-гет — впрочем, теперь уже не мальчик, высокий мужчина — вернулся и сел рядом с Аяксом.

Встал Агий, откашлялся, немного помычал про себя песенку с ольвийской агоры. Потом наклонил голову, поднял — и заговорил:

Словно как страшный пожар по глубоким свирепствует дебрям,

Окрест сухой горы, и пылает лес беспредельный;

Ветер, бушуя кругом, развевает погибельный пламень, —

Так он, свирепствуя пикой, кругом устремлялся, как демон;

Гнал, поражал; заструилося черною кровию поле.

Словно когда земледелец волов сопряжет крепкочелых

Белый ячмень молотить на гумне округленном и гладком;

Быстро стираются класы мычащих волов под ногами, —

Так под Пелидом божественным твердокопытные кони

Трупы крушили, щиты и шеломы: забрызгались кровью

Снизу вся медная ось и высокий полкруг колесницы,

В кои, как дождь, и от конских копыт, и от ободов бурных

Брызги хлестали; пылал он добыть между смертными славы,

Храбрый Пелид, и в крови обагрял необорные руки.

Агий продолжал рассказ, пока

Крикнул Пелид наконец, на высокое небо взирая:

«Зевс! так никто из богов милосердый меня не предстанет

Спасть из реки злополучного? После и все претерпел бы…

Но кого осуждаю я, кто из небесных виновен?

Матерь единая, матерь меня обольщала мечтами,

Матерь твердила, что здесь, под стенами троян броненосных,

Мне от одних Аполлоновых стрел быстролетных погибнуть;

Что не убит я Гектором! Сын Илиона славнейший,

Храброго он бы сразил и корыстью гордился бы, храбрый!

Ныне ж бесславною смертью судьбой принужден я погибнуть;

Лечь в пучинах реки, как младой свинопас, поглощенный

Бурным потоком осенним, который хотел перебресть он!»

Так говорил, — и внезапно ему Посидон и Афина

Вместе явились, приблизились, образ приняв человеков;

За руку взяли рукой и словами его уверяли.

Первый к нему провещал Посидон, потрясающий землю:

«Храбрый Пелид! ничего не страшися, ничем не смущайся.

Мы от бессмертных богов, изволяющу Зевсу Крониду,

Мы твои покровители, я и Паллада Афина.

Роком тебе не назначено быть побежденным рекою;

Скоро она успокоится, бурная, сам ты увидишь.

Мы же, когда ты послушаешь, мудрый совет предлагаем:

Рук не удерживай ты от убийства и общего боя

Прежде, доколе троян не вобьешь в илионские стены

Всех, кто спасется; и после ты, Гектора душу исторгнув,

В стан возвратися; дадим мы тебе вожделенную славу».[91]

На этом месте, незадолго до смерти Гектора, он умолк: считалось, что эта часть поэмы приносит неудачу. Когда он наклонил голову, показывая, что кончил, оказалось, что все пространство вокруг костра заполнено людьми: все молча стояли и слушали. Тишина была густая и черная, как ночь, будто, если стоять молча, услышишь еще. Но Агий снова наклонил голову, подошел к своему месту и сел. Все собравшиеся вокруг костра вздохнули, и звук этот был подобен ветру в высоких деревьях.

Киний встал, совершил из чаши Филокла, из убавившихся заметно запасов вина, возлияние всем богам. Потом возвысил голос и запел:

Песнь начинаю я о владыке морей Посейдоне…

И все, кто его услышал, подхватили и запели вместе:

Великий бог, что движет землей и бесплодным морем,

Бог глубин, повелитель Геликона[92] и широкого

Эгейского моря.

Две власти предоставили тебе боги,

О сотрясатель земли,

Быть укротителем лошадей и спасителем кораблей!

Привет тебе, Посейдон, держатель земли,

Темноволосый властелин!

О благословенный, будь добр в сердце

И помоги тем, кто ездит на лошадях!

У ног Киния лежал венок из дубовых листьев, сплетенный у костра Аяксом и Эвменом. Допев гимн, Киний поднял венок с земли, обошел круг у костра и, ни слова не говоря, надел венок на голову Филоклу.